Днемъ это изобретение не топится вовсе, ибо предполагается, что все население барака должно пребывать на работе. Ночью надъ этимъ изобретениемъ сушится и тлеетъ безконечное и безымянное вшивое тряпье -- все, чемъ только можно обмотать человеческое тело, лишенное обычной человеческой одежды. Печурка топится всю ночь. Въ радиусе трехъ метровъ отъ нея нельзя стоять, въ разстоянии десяти метровъ замерзаетъ вода. Бараки сколочены наспехъ изъ сырыхъ сосновыхъ досокъ. Доски разсохлись, въ стенахъ -- щели, въ одну изъ ближайшихъ къ моему ложу я свободно просовывалъ кулакъ. Щели забиваются всякаго рода тряпьемъ, но его мало, да и во время периодическихъ {61} обысковъ ВОХР тряпье это выковыриваетъ вонъ, и ветеръ снова разгуливаетъ по бараку. Баракъ освещенъ двумя керосиновыми коптилками, долженствующими освещать хотя бы окрестности печурокъ. Но такъ какъ стеколъ нетъ, то лампочки мигаютъ этакими одинокими светлячками. По вечерамъ, когда баракъ начинаетъ наполняться пришедшей съ работы мокрой толпой (баракъ въ среднемъ расчитанъ на 300 человекъ), эти коптилки играютъ только роль маяковъ, указующихъ иззябшему лагернику путь къ печурке сквозь клубы морознаго пара и махорочнаго дыма. Изъ мебели -- на баракъ полагается два длинныхъ, метровъ по десять, стола и четыре такихъ же скамейки. Вотъ и все. И вотъ мы, после ряда приключений и передрягъ, угнездились, наконецъ, на нарахъ, разложили свои рюкзаки, отнюдь не распаковывая ихъ, ибо по всему бараку шныряли урки, и смотримъ на человеческое месиво, съ криками, руганью и драками, расползающееся по темнымъ закоулкамъ барака. Повторяю, на воле я видалъ бараки и похуже. Но этотъ оставилъ особо отвратительное впечатление. Бараки на подмосковныхъ торфяникахъ были на много хуже уже по одному тому, что они были семейные. Или землянки рабочихъ въ Донбассе. Но тамъ походишь, посмотришь, выйдешь на воздухъ, вдохнешь полной грудью и скажешь: ну-ну, вотъ тебе и отечество трудящихся... А здесь придется не смотреть, а жить. "Две разницы"... Одно -- когда зубъ болитъ у ближняго вашего, другое -- когда вамъ не даетъ житья ваше дупло... Мне почему-то вспомнились прения и комиссии по проектированию новыхъ городовъ. Проектировался новый социалистический Магнитогорскъ -- тоже не многимъ замечательнее ББК. Баракъ для мужчинъ, баракъ для женщинъ. Кабинки для выполнения функций по воспроизводству социалистической рабочей силы... Дети забираются и родителей знать не должны. Ну, и такъ далее. Я обозвалъ эти "функций" социалистическимъ стойломъ. Авторъ проекта небезызвестный Сабсовичъ, обиделся сильно, и я уже подготовлялся было къ значительнымъ неприятностямъ, когда въ защиту социалистическихъ производителей выступила Крупская, и проектъ былъ объявленъ "левымъ загибомъ". Или, говоря точнее, "левацкимъ загибомъ." Коммунисты не могутъ допустить, чтобы въ этомъ мире было что-нибудь, стоящее левее ихъ. Для спасения девственности коммунистической левизны пущенъ въ обращение терминъ "левацкий". Ежели уклонъ вправо -- такъ это будетъ "правый уклонъ". А ежели влево -- такъ это будетъ уже "левацкий". И причемъ, не уклонъ, а "загибъ"... Не знаю, куда загнули въ лагере: вправо или въ "левацкую" сторону. Но прожить въ этакой грязи, вони, тесноте, вшахъ, холоде и голоде целыхъ полгода? О, Господи!.. Мои не очень оптимистическия размышления прервалъ чей-то пронзительный крикъ: -- Братишки... обокрали... Братишечки, помогите... По тону слышно, что украли последнее. Но какъ тутъ поможешь?.. Тьма, толпа, и въ толпе змейками шныряютъ урки. Крикъ {62} тонетъ въ общемъ шуме и въ заботахъ о своей собственной шкуре и о своемъ собственномъ мешке... Сквозь дыры потолка на насъ мирно капаетъ тающий снегъ... Юра вдругъ почему-то засмеялся. -- Ты это чего? -- Вспомнилъ Фредди. Вотъ его бы сюда... Фредъ -- нашъ московский знакомый -- весьма дипломатический иностранецъ. Плохо поджаренныя утренния гренки портятъ ему настроение на весь день... Его бы сюда? Повесился бы. -- Конечно, повесился бы, -- убежденно говоритъ Юра. А мы вотъ не вешаемся. Вспоминаю свои ночлеги на крыше вагона, на Лаптарскомъ перевале и даже въ Туркестанской "красной Чай-Ханэ"... Ничего -- живъ... БАНЯ И БУШЛАТЪ Около часу ночи насъ разбудили крики: -- А ну, вставай въ баню!.. Въ бараке стояло человекъ тридцать вохровцевъ: никакъ не отвертеться... Спать хотелось смертельно. Только что какъ-то обогрелись, плотно прижавшись другъ къ другу и накрывшись всемъ, чемъ можно . Только что начали дремать -- и вотъ... Точно не могли другого времени найти для бани. Мы топаемъ куда-то версты за три, къ какому-то полустанку, около котораго имеется баня. Въ лагере съ баней строго. Лагерь боится эпидемий, и "санитарная обработка" лагерниковъ производится съ безпощадной неуклонностью.
|