Ближе не подселъ никто. Местный предводитель дворянства, въ пиджаке и при галстухе, цедитъ пиво, обливается потомъ. Розетка его "Краснаго Знамени" багровеетъ, какъ сгустокъ крови, пролитой имъ -- и собственной, и чужой, и предводитель дворянства чувствуетъ, что кровь эта была пролита зря... {368} -------- МОЛОДНЯКЪ ВИЧКИНСКиЙ КУРОРТЪ Какъ бы ни былъ халтуренъ самый замыселъ спартакиады, мне время отъ времени приходилось демонстрировать Успенскому и прочимъ чинамъ ходъ нашей работы и "наши достижения". Поэтому, помимо публики, попавшей на Вичку по мотивамъ, ничего общаго со спортомъ не имеющимъ, туда же было собрано сорокъ два человека всякой спортивной молодежи. Для показа Успенскому провели два футбольныхъ мачта -- неплохо играли -- и одно "отборочное" легкоатлетическое соревнование. Секундомеры были собственные, рулетокъ никто не проверялъ, дисковъ и прочаго никто не взвешивалъ -- кроме, разумеется, меня -- такъ что за "достижениями" остановки не было. И я имелъ, такъ сказать, юридическое право сказать Успенскому: -- Ну вотъ, видите, я вамъ говорилъ. Еще месяцъ подтренируемся -- такъ только держись... Моимъ талантамъ Успенский воздалъ должную похвалу. ___ Домъ на Вичке наполнился самой разнообразной публикой: какая-то помесь спортивнаго клуба съ бандой холливудскихъ статистовъ. Профессоръ, о которомъ я разсказывалъ въ предыдущей главе, какъ-то уловилъ меня у речки и сказалъ: -- Послушайте, если ужъ вы взяли на себя роль благодетеля лагернаго человечества, такъ давайте ужъ до конца. Переведите меня въ какое-нибудь здание, силъ нетъ, круглыя сутки -- галдежъ. Галдежъ стоялъ, действительно, круглыя сутки. Я ходилъ по Вичке -- и завидовалъ. Только что -- и то не надолго -- вырвались ребята изъ каторги, только что перешли съ голодной "пайки" на бифштексы (кормили и бифштексами -- въ Москве, на воле, бифштексъ невиданное дело) -- и вотъ, миръ для нихъ уже полонъ радости, оптимизма, бодрости и энергии. Здесь были и русские, и узбеки, и татары, и евреи, и Богъ знаетъ, кто еще. Былъ молчаливый бегунъ на длинныя дистанции, который именовалъ себя афганскимъ басмачемъ, былъ какой-то по подданству англичанинъ, по происхождению сириецъ, по национальности еврей, а по прозвищу Чумбурбаба. Росту и силы онъ былъ необычайной, и {369} голосъ у него былъ, какъ труба иерихонская. Знаменитъ онъ былъ темъ, что два раза пытался бежать изъ Соловковъ, могъ играть одинъ противъ целой волейбольной команды и иногда и выигрывалъ. Его жизнерадостный рыкъ гремелъ по всей Вичке. Чумбурбабу разыгрывала вся моя "малолетняя колония" и на всехъ онъ весело огрызался. Все это играло въ футболъ, прыгало, бегало, грелось на солнце и галдело. Более солидную часть колонии пришлось устроить отдельно: такой марки не могли выдержать даже лагерныя бухгалтерши... Мы съ Юрой думали было перебраться на жительство на Вичку, но по ходу лагерныхъ делъ нашъ побегъ оттуда могъ бы очень неприятно отозваться на всей этой компании. Поэтому мы остались въ бараке. Но на Вичку я ходилъ ежедневно и пытался наводить тамъ некоторые порядки. Порядковъ особенныхъ, впрочемъ, не вышло, да и незачемъ было ихъ создавать. Постепенно у меня, а въ особенности у Юры, образовался небольшой кружокъ "своихъ ребятъ". Я старался разобраться въ новомъ для меня мире лагерной молодежи и, разобравшись, увидалъ, что отъ молодежи на воле она отличается только однимъ: полнымъ отсутствиемъ какихъ бы то ни было советскихъ энтузиастовъ -- на воле они еще есть. Можно было бы сказать, что здесь собрались сливки антисоветской молодежи -- если бы настоящия сливки не были на томъ свете и на Соловкахъ. Такимъ образомъ, настроения этой группы не были характерны для всей советской молодежи -- но они были характерны все же для 60-70 процентовъ ея. Разумеется, что о какой-либо точности такой "статистики" и говорить не приходится, но, во всякомъ случае, резко антисоветски настроенная молодежь преобладала подавляюще и на воле, а ужъ о лагере и говорить нечего. Сидела вся эта публика почти исключительно по статьямъ о терроре и сроки имела стандартные: по десять летъ. Въ применении къ террористическимъ статьямъ приговора это означало то, что на волю имъ вообще не выйти никогда: после лагеря -- будетъ высылка или тотъ, весьма малоизвестный загранице родъ ссылки, который именуется вольнонаемной лагерной службой: вы вашъ срокъ закончили, никуда изъ лагеря васъ не выпускаютъ, но вы получаете право жить не въ бараке, а на частной квартире и получаете въ месяцъ не 3 рубля 80 копеекъ, какъ получаетъ лесорубъ, не 15-20 рублей, какъ получаетъ бухгалтеръ, и даже не 70-80 рублей, какъ получалъ я, а напримеръ, 300-400, но никуда изъ лагеря вы уехать не можете.
|