За четверть века, прошедшихъ со времени моего экстерничания на аттестатъ зрелости, у меня ни разу не возникла необходимость обращаться къ тригонометрии, и тангенсы изъ моей головы выветрились, повидимому, окончательно: было не до тангенсовъ. Юра же математику проходилъ въ германской школе и въ немецкихъ терминахъ. Произошла некоторая путаница въ терминахъ. Путаницу эту мы кое-какъ расшифровали. Пиголица поблагодарилъ меня: -- А Юра-то взялъ надо мною, такъ сказать, шефство по {283} части математики, -- конфузливо объяснилъ онъ, -- наши-то старички -- тоже зубрятъ, да и сами-то не больно много понимаютъ... Акульшинъ повернулся отъ печки къ намъ: -- Вотъ это, ребята, -- дело, что хоть въ лагере -- а все же учитесь. Образованность -- большое дело, охъ, большое. Съ образованиемъ -- не пропадешь. Я вспомнилъ объ Авдееве и высказалъ свое сомнение. Юра сказалъ: -- Вы, знаете что -- вы намъ пока не мешайте, а то времени у Саши мало... Акульшинъ снова отвернулся къ своей печке, а я сталъ ковыряться на книжной полке кабинки. Тутъ было несколько популярныхъ руководствъ по электротехнике и математике, какой-то толстый томъ сопротивления материаловъ, полъ десятка неразрезанныхъ брошюръ пятилетняго характера, Гладковский "Цементъ", два тома "Войны и Мира", мелкие остатки второго тома "Братьевъ Карамазовыхъ", экономическая география России и "Фрегатъ Паллада". Я, конечно, взялъ "Фрегатъ Палладу". Уютно ехалъ и уютно писалъ старикъ. За всеми бурями житейскихъ и прочихъ морей у него всегда оставалось: Россия, въ России -- Петербургъ, и въ Петербурге -- домъ, все это налаженное, твердое и все это -- свое... Свой очагъ -- и личный и национальный, -- въ который онъ могъ вернуться въ любой моментъ своей жизни. А куда вернуться намъ, русскимъ, ныне пребывающимъ и по эту, и по ту сторону "историческаго рубежа двухъ мировъ"?.. Мы бездомны и здесь, и тамъ -- но только тамъ это ощущение бездомности безмерно острее... Здесь -- у меня тоже нетъ родины, но здесь есть, по крайней мере, ощущение своего дома, изъ котораго -- если я не украду и не зарежу, меня никто ни въ одиночку, ни на тотъ светъ не пошлетъ. Тамъ -- нетъ ни родины, ни дома. Тамъ совсемъ заячья бездомность. На ночь прикурнулъ, день -- какъ-то извернулся -- и опять навостренныя уши: какъ бы не мобилизнули, не посадили, не уморили голодомъ и меня самого, и близкихъ моихъ. Какъ бы не отобрали жилплощади, логовища моего, не послали Юру на хлебозаготовки подъ "кулацкий" обрезъ, не разстреляли Бориса за его скаутские грехи, не поперли бы жену на культработу среди горняковъ советской концессии на Шпицбергене, не "припаяли" бы мне самому "вредительства", "контръ-революцию" и чего-нибудь въ этомъ роде... Вотъ -- жена: была мобилизована переводчицей въ иностранной рабочей делегации. ездила, переводила -- контроль, конечно, аховый. Делегация произносила речи, потомъ уехала, а потомъ оказалось -- среди нея былъ человекъ, знавший русский языкъ... И вернувшись на родину, ляпнулъ печатно о томъ, какъ это все переводилось... Жену вызвали въ соответствующее место, выпытывали, выспрашивали, сказали: "угу", "гмъ" и "посмотримъ еще"... Было несколько совсемъ неуютныхъ недель... Совсемъ заячьихъ недель... Да, Гончарову и ездить, и жить было не въ примеръ уютнее. Поэтому-то, вероятно, такъ замусоленъ и истрепанъ его томъ... И въ страницахъ -- большая нехватка. Ну, все равно... Я полезъ на чью-то пустую нару, усмехаясь уже привычнымъ своимъ мыслямъ о бренности статистики.... {284} ___ ...Въ эпоху служении своего въ ЦК ССТС (Центральный комитетъ профессиональнаго союза служащихъ) я, какъ было уже сказано, руководилъ спор томъ, который я знаю и люблю. Потомъ мне навязали шахматы, которыхъ я не знаю и терпеть не могу, -- заведывалъ шахматами9. По томъ, въ качестве наиболее грамотнаго человека въ ЦК, я получилъ въ свое заведывание библиотечное дело: около семисотъ стационарныхъ и около двухъ тысячъ передвижныхъ библиотекъ. Я этого дела не зналъ, но это дело было очень интересно... Въ числе прочихъ мероприятий мы проводили и статистическия обследования читаемости различныхъ авторовъ. Всякая советская статистика -- это некое жизненное, выраженное въ цифрахъ, явление, однако, исковерканное до полной неузнаваемости различными "заданиями". Иногда изъ-подъ этихъ заданий -- явление можно вытащить, иногда оно уже задавлено окончательно. По нашей статистике выходило: на первомъ месте -- политическая литература, на второмъ -- англосаксы, на третьемъ -- Толстой и Горький, дальше шли советские авторы и после нихъ -- остальные русские классики. Я, для собственнаго потребления, сталъ очищать статистику отъ всякихъ "заданий", но все же оставался огромный пробелъ между темъ, что я видалъ въ жизни, и темъ, что показывали мною же очищенныя цифры.
|