|
И, кроме того,
этотъ блатъ по-просту спасъ намъ жизнь.
Какъ я ни обдумывалъ заранее всехъ деталей побега, какъ ни представлялъ
себе всехъ возможныхъ комбинаций, я проворонилъ одну. Дорогу къ "укромному
месту" въ лесу, где былъ сложенъ нашъ багажъ, я прошелъ для разведки разъ
десять. На этихъ местахъ ни разу не было ни души, и эти места не охранялись.
Когда я въ последний разъ шелъ туда, шелъ уже въ побегъ, имея на спине
рюкзакъ съ тремя пудами вещей и продовольствия, а въ кармане -- компасъ и
карту, я натолкнулся на патруль изъ двухъ оперативниковъ... Судьба.
Въ перспективе было: или арестъ и разстрелъ, или драка съ двумя
вооруженными людьми, съ очень слабыми шансами на победу.
И патруль прошелъ мимо меня, не посмевъ поинтересоваться не только
рюкзакомъ, но и документами. ЕСЛИ БЫ... Если бы я почему бы то ни было остался въ ББК, я провелъ бы эту
спартакиаду такъ, какъ она проектировалась. "L'Humanite'" распирало бы отъ
энтузиазма, а отъ Горькаго по всему миру растекался бы его подзаборный елей.
Я жилъ бы лучше, чемъ на воле. Значительно лучше, чемъ живутъ
квалифицированные специалисты въ Москве, и не делалъ бы ровно ни черта. Все
это не очень красиво?
Все это просто и прямо отвратительно. Но это есть советская жизнь,
такая, какая она есть...
Миллионы людей въ России дохнутъ съ голоду и отъ другихъ причинъ, но
нельзя себе представить дело такъ, что передъ темъ, какъ подохнуть, они не
пытаются протестовать, сопротивляться и изворачиваться.
Процессами этого изворачивания наполнены все советския будни, ибо
протесты и открытое сопротивление безнадежны. {359}
Не нужно схематизировать этихъ будней. Нельзя представить себе дело
такъ, что съ одной стороны существуютъ безпощадные палачи, а съ другой --
безответные агнцы. Палачи -- тоже рабы. Успенский -- рабъ передъ Ягодой, а
Ягода -- передъ Сталинымъ. Психологией рабства, изворачивания, воровства и
халтуры пропитаны эти будни. Нетъ Бога, кроме мировой революции, и Сталинъ
пророкъ ея. Нетъ права, а есть революционная целесообразность, и Сталинъ
единственный толкователь ея. Не человеческия личности, а есть безличныя
единицы "массы", приносимой въ жертву мировому пожару... ПРИПОЛЯРНЫЕ ОГУРЦЫ Административный вихрь, рожденный въ кабинете Успенскаго, произвелъ
должное впечатление на лагерную администрацию всехъ ранговъ. Дня черезъ три
меня вызвалъ къ себе Поккалнъ. Вызовъ былъ сделанъ весьма дипломатически: ко
мне пришелъ начальникъ лагпункта, тов. Дорошенко, сказалъ, что Поккалнъ
хочетъ меня видеть и что, если у меня есть время, не откажусь ли я заглянуть
къ Поккалну.
Я, конечно, не отказался. Поккалнъ былъ изысканно вежливъ: въ одномъ
изъ приказовъ всемъ начальникамъ отделений вменялось въ обязанность каждую
пятидневку лично и непосредственно докладывать Успенскому о проделанной
работе. А о чемъ, собственно, могъ докладывать Поккалнъ?
Я былъ столь же изысканно вежливъ. Изобразили докладъ Успенскому, и я
сказалъ Поккалну, что для медгорскаго отделения ему придется найти
специальнаго работника. Я, дескать, работаю не какъ-нибудь, а въ масштабе
всего ББК. Никакого такого работника у Поккална, конечно, и въ заводе не
было. Поэтому я, снисходя къ Поккалновской административней слабости,
предложилъ ему пока что услуги Юры. Услуги были приняты съ признательностью,
и Юра былъ зачисленъ инструкторомъ спорта медгорскаго отделения ББК -- это
было чрезвычайно важно для побега.
Потомъ мы съ Поккалномъ наметили место для жилья будущихъ участниковъ
спартакиады. Я предложилъ лагерный пунктъ Вичку, лежавшую верстахъ въ шести
къ западу отъ Медгоры. Вичка представляла рядъ техническихъ преимуществъ для
побега, которыя, впрочемъ, впоследствии такъ и не понадобились. Поккалнъ
сейчасъ же позвонилъ по телефону начальнику вичкинскаго лагпункта, сообщилъ,
что туда прибудетъ некий тов. Солоневичъ, обремененный по-ли-ти-че-ски-ми
заданиями и действующий по личному приказу тов. Успенскаго. Поэтому, когда я
пришелъ на Вичку, начальникъ лагпункта встретилъ меня точно такъ же, какъ
некогда товарищъ Хлестаковъ былъ встреченъ товарищемъ
Сквозникъ-Дмухановскимъ.
Сама же Вичка была достаточно любопытнымъ произведениемъ советскаго
строительства. На территории двухъ десятинъ былъ выкорчеванъ лесъ, вывезены
камни, засыпаны ямы и {360} сооружены оранжереи. Это было огородное
хозяйство для нуждъ чекистскихъ столовыхъ и распределителей.
Въ Москве для того, чтобы вставить выбитое въ окне стекло, нуженъ
великий запасъ изворотливости и удачи. А тутъ две десятины были покрыты
стекломъ, и подъ этимъ стекломъ выращивались огурцы, помидоры, арбузы и
дыни. Со всего ББК поездами свозился навозъ, команды Вохра выцарапывали изъ
деревень каждую крошку коровьихъ экскрементовъ, сюда было ухлопано огромное
количество народнаго труда и народныхъ денегъ.
Такъ какъ я прибылъ на Вичку въ качестве этакаго почетнаго, но все же
весьма подозрительнаго гостя (начальникъ лагпункта никакъ, конечно, не могъ
поверить, что все эти приказы и прочее -- что все это изъ-за какого-то
футбола; въ его глазахъ стояло: ужъ вы меня не проведете, знаемъ мы...), то
ко мне былъ приставленъ старикъ агрономъ Вички -- тоже заключенный, который
потащилъ меня демонстрировать свои огородныя достижения.
Демонстрировать, собственно, было нечего.
|
