Гарун
Аль-Рашид в свое время предлагал византийскому императору сто
пудов золота и вечный мир в обмен за командировку в Багдад на
лекции греческого философа Леона: философия и по сей день не
котируется так высоко. Кордоба, Гранада, Севилья, Толедо, были
построены арабами, а Кордобский университет с его 400.000
(четыреста тысяч) свитков был лучшим в Европе.
Иностранное завоевание всегда тяжело, но, согласитесь
сами, что арабское завоевание Испании - это все-таки не Батый и
не Мамай, после которых действительно "трава не росла".
Татарское иго было сплошной "кровью и грязью", сплошным
разорением страны, беспросветным кровавым туманом, на триста
лет остановившим почти всякий культурный и экономический рост
страны.
Некоторые наши историки, следуя той знаменитой
поговорке, которая говорит, что "нет худа без добра", пытаются
найти какое-то добро и в татарском иге. Не удержался от этого и
Ключевский: он видит в татарах тот нож, который разрубил
удельные узлы русской истории. Достаточно очевидно, хотя бы из
книг того же историка, что дотатарская Русь умела разрубать эти
узлы и БЕЗ татар. Карамзин видел в татарской власти фактор,
укрепивший централизованную власть Московских князей. Однако,
централизованная власть князей, - правда, не московских, а раньше
киевских, потом владимирских, - была реализована и без содействия
Батыев и Мамаев. Костомаров видел "прогресс" в том, что
татарское нашествие разгромило Русь городскую и вырастило Русь
деревенскую: с этой точки зрения уничтожение Киева, Рязани,
Владимира и других городов является, по-видимому, тоже
"прогрессом".
Этот гегелианский оптимизм имеет под собою ту объективную подпочву, что
при всякой катастрофе какие-то процессы в стране все-таки происходят,
что-то все-таки растет: данное историческое явление растит в своем чреве
гегелианскую "противоположность", которая потом это явление съест и явится
"высшей формой" "диалектического развития". Такого рода оценка повторяется
и по адресу революций, даже и французской, Которая совершенно очевидно
погубила и страну и нацию. Тогда говорят (по адресу большевистской
революции говорят уже и сейчас), что сорок или пятьдесят миллионов трупов
вещь, конечно, неприятная - зато "индустриализация". Забывается то весьма,
в сущности, простое соображение, что при довоенном темпе роста русской
промышленности (а этот темп историк обязан знать), Россия сейчас имела бы
приблизительно в два раза большую промышленность, чем СССР. Но без сорока
или даже ста миллионов трупов. Без этих бесконечных человеческих страданий,
которые историками, конечно, и вовсе не учитываются. Без Второй мировой
войны, которая была бы немыслима без наличия в России большевизма, и без
Третьей, которая нависает над всем миром сейчас.
Никакая историческая катастрофа не означает полной
остановки исторического процесса. Что-то все-таки растет. Но
растет замедленно и в изуродованном виде. Московская Русь, кое-как
оправившись после кровавого наводнения первых нашествий, стала
отстраивать - в новых условиях старые формы своего быта, своей
государственности и своей культуры. Но это было трехсотлетний
остановкой почти всякого развития. Это был культурный,
экономический и государственный анабиоз - в лучшем случае.
Израненная и обескровленная Россия , как тяжело раненный зверь,
забралась в свою лесную берлогу, зализывая свои раны - и ждала.

* * *

Ждать пришлось долго - триста лет. Этот процесс
ожидания, выдержки приводит нас к тем факторам истории,
которые обычно остаются вне исторических исследований и даже
исторических обобщений: это фактор постоянства, доминанты
нации, так сказать, ее выносливости в борьбе. В великих столкновениях
великих народов побеждает не "геройство" - побеждает выносливость.
Героические моменты этой борьбы потом используются в качестве наглядных и
воодушевляющих символов.
Они обрастают героическими жестами, которых никто не видел, героическими
фразами, которых никто не слышал и уж, конечно, никто не записывал,
героическими подвигами, которые позднейшая легенда обрабатывает в потребу
свою. Героические жесты, слова и деяния, конечно, существуют и в
реальности. Но реально существовавшие - до нас, по-видимому, не доходят
никогда, разве только в чисто литературных отражениях: "Война и Мир"
(капитан Тушин) или "Герой Нашего Времени" (Максим Максимович). Этот
реально существующий и реально решающий героизм существует в воле миллионов
людей, из которых если и не каждый, то, по крайней мере, большинство готово
в сознании своем идти на такие-то жертвы во имя такой-то цели. Если в
миллионах людей такого сознания нет, то никакие герои ничему не помогут.
Никакая великая борьба не решается "одним ударом", так сказать,
"нокаутом" по нынешней терминологии бокса: идет на
выносливость, на измор.
Самых опасных наших противников - татар с востока и
поляков с запада - мы взяли не геройскими победами и не
сокрушающими поражениями. В борьбе с татарами даже и
Куликовская битва в сущности ничего не изменила, а это было
поистине сокрушающее поражение.