Вотъ почтенный "инженеръ" тычетъ мне въ лицо кольтомъ, кольтъ дрожитъ въ его рукахъ, инженеръ приглушенно, но тоже истерически кричитъ: "руки вверхъ, руки вверхъ, говорю я вамъ!" Приказание -- явно безсмысленное, ибо въ мои руки вцепилось человека по три на каждую и на мои запястья уже надета "восьмерка" -- наручники, тесно сковывающие одну руку съ другой... Какой-то вчерашний "бухгалтеръ" держитъ меня за ноги и вцепился зубами въ мою штанину. Человекъ, котораго я отбросилъ къ стене, судорожно вытаскиваетъ изъ кармана что-то блестящее... Словно все купе ощетинилось стволами наганомъ, кольтовъ, браунинговъ... ___ Мы едемъ въ Питеръ въ томъ же вагоне, что и выехали. Насъ просто отцепили отъ поезда и прицепили къ другому. Вероятно, вне вагона никто ничего и не заметилъ. Я сижу у окна. Руки распухли отъ наручниковъ, кольца которыхъ оказались слишкомъ узкими для моихъ запястий. Въ купе, ни на секунду не спуская съ меня глазъ, посменно дежурятъ чекисты -- по три человека на дежурство. Они изысканно вежливы со мной. Некоторые знаютъ меня лично. Для охоты на столь "крупнаго зверя", какъ мы съ братомъ, ГПУ, повидимому, мобилизовало половину тяжело-атлетической секции ленинградскаго "Динамо". Хотели взять насъ живьемъ и по возможности неслышно. Сделано, что и говорить, чисто, хотя и не безъ излишнихъ затрать. Но что для ГПУ значатъ затраты? Не только отдельный "салонъ вагонъ", и целый поездъ могли для насъ подставить. На полке лежитъ уже ненужное оружие. У насъ были две двухстволки, берданка, малокалиберная винтовка и у Ирины -- маленький браунингъ, который Юра контрабандой привезъ изъ заграницы... Въ лесу, съ его радиусомъ видимости въ 40 -- 50 метровъ, это было бы очень серьезнымъ оружиемъ въ рукахъ людей, которые бьются за свою жизнь. Но здесь, въ вагоне, мы не успели за него даже и хватиться. Грустно -- но уже все равно. Жребий былъ брошенъ, и игра проиграна въ чистую... Въ вагоне распоряжается тотъ самый толстый "инженеръ" , который тыкалъ мне кольтомъ въ физиономию. Зовутъ его Добротинъ. Онъ разрешаетъ мне подъ очень усиленнымъ конвоемъ пойти въ уборную, и, проходя черезъ вагонъ, я обмениваюсь деланной улыбкой съ Борисомъ, съ Юрой... Все они, кроме Ирины, тоже въ наручникахъ. Жалобно смотритъ на меня Степушка. Онъ считалъ, что на предательство со стороны Бабенки -- одинъ шансъ на сто. Вотъ этотъ одинъ шансъ и выпалъ... {22} Здесь же и тоже въ наручникахъ сидитъ Бабенко съ угнетенной невинностью въ бегающихъ глазахъ... Господи, кому при такой роскошной мизансцене нуженъ такой дешевый маскарадъ!.. Поздно вечеромъ во внутреннемъ дворе ленинградскаго ГПУ Добротинъ долго ковыряется ключемъ въ моихъ наручникахъ и никакъ не можетъ открыть ихъ. Руки мои превратились въ подушки. Борисъ, уже раскованный, разминаетъ кисти рукъ и иронизируетъ: "какъ это вы, товарищъ Добротинъ, при всей вашей практике, до сихъ поръ не научились съ восьмерками справляться?" Потомъ мы прощаемся съ очень плохо деланнымъ спокойствиемъ. Жму руку Бобу. Ирочка целуетъ меня въ лобъ. Юра старается не смотреть на меня, жметъ мне руку и говоритъ: -- Ну, что-жъ, Ватикъ... До свидания... Въ четвертомъ измерении... Это его любимая и весьма утешительная теория о метампсихозе въ четвертомъ измерении; но голосъ не выдаетъ уверенности въ этой теории. Ничего, Юрчинька. Богъ дастъ -- и въ третьемъ встретимся... ___ Стоитъ совсемъ пришибленный Степушка -- онъ едва-ли что-нибудь соображаетъ сейчасъ. Вокругъ насъ плотнымъ кольцомъ выстроились все 36 захватившихъ насъ чекистовъ, хотя между нами и волей -- циклопическия железо-бетонныя стены тюрьмы ОГПУ -- тюрьмы новой стройки. Это, кажется, единственное, что советская власть строитъ прочно и въ расчете на долгое, очень долгое время. Я подымаюсь по какимъ-то узкимъ бетоннымъ лестницамъ. Потомъ целый лабиринтъ корридоровъ. Двухчасовый обыскъ. Одиночка. Четыре шага впередъ, четыре шага назадъ. Безсонныя ночи. Лязгъ тюремныхъ дверей... И ожидание. ДОПРОСЫ Въ корридорахъ тюрьмы -- собачий холодъ и образцовая чистота. Надзиратель идетъ сзади меня и командуетъ: налево... внизъ... направо... Полы устланы половиками. Въ циклопическихъ стенахъ -- глубокия ниши, ведущия въ камеры. Это -- корпусъ одиночекъ... Издали, изъ-за угла корридора, появляется фигура какого-то заключеннаго. Ведущий его надзиратель что-то командуетъ, и заключенный исчезаетъ въ нише. Я только мелькомъ вижу безмерно исхудавшее обросшее лицо. Мой надзиратель командуетъ: -- Проходите и не оглядывайтесь въ сторону. Я все-таки искоса оглядываюсь. Человекъ стоитъ лицомъ къ двери, и надзиратель заслоняетъ его отъ моихъ взоровъ. Но это -- незнакомая фигура... Меня вводятъ въ кабинетъ следователя, и я, къ своему изумлению, {23} вижу Добротина, возседающаго за огромнымъ министерскимъ письменнымъ столомъ. Теперь его руки не дрожатъ; на кругломъ, хорошо откормленномъ лице -- спокойная и даже благожелательная улыбка. Я понимаю, что у Добротина есть все основания быть довольнымъ.
|