Мимохожие патрули оперативной части ГПУ ухмылялись умильно и дружественно. Такого типа "действа" совершались въ Динамо еженощно, съ неукоснительной правильностью, и, какъ выяснилось, Батюшковъ въ своихъ предсказанияхъ о моей грядущей динамовской жизни оказался совершенно правъ. Технически же все это объяснялось такъ: Коммунистъ или не коммунистъ -- а выпить-то хочется. Выпивать въ одиночку -- тоска. Выпивать съ коммунистами -- рискованно. Коммунистъ коммунисту, если и не всегда волкъ, то ужъ конкурентъ во всякомъ случае. Выпьешь, ляпнешь что-нибудь не вполне "генерально-линейное" и потомъ смотришь -- подвохъ, и потомъ смотришь, на какой-нибудь чистке -- ехидный вопросецъ: "а не помните ли вы, товарищъ, какъ..." ну и т.д. Батюшковъ же никакому чекисту ни съ какой стороны не конкурентъ. Куда деваться, чтобы выпить, какъ не къ Батюшкову? У Батюшкова же денегъ явственно нетъ. Поэтому -- вотъ приходитъ начальникъ оперативной части и изъ делового своего портфеля начинаетъ извлекать бутылку за бутылкой. Когда бутылки извлечены -- начинается разговоръ о закуске. Отрывается несколько талоновъ изъ обеденной книжки въ чекисткую столовую и приносится еда такого типа: свинина, жареная тетерка, беломорская семга и такъ далее -- несколько вкуснее даже и ИТРовскаго меню. Всемъ присутствующимъ пить полагалось обязательно. Юра отъ этой повинности уклонился, ссылаясь на то, что после одной рюмки онъ петь больше не можетъ. А у Юры былъ основательный запасъ песенокъ Вертинскаго, берлинскихъ шлагеровъ и прочаго въ этомъ же роде. Все это было абсолютно ново, душещипательно, и сиделъ за столомъ какой-нибудь Подмоклый, который на своемъ веку убилъ больше людей, чемъ добрый охотникъ зайцевъ, и проливалъ слезу въ стопку съ недопитой водкой... Все это вместе взятое особо элегантнаго вида не имело. Я вовсе не собираюсь утверждать, что къ выпивке и закуске -- даже и въ такой компании -- меня влекли только деловые мотивы, но, во всякомъ случае, за месяцъ этакихъ мероприятий Юра разузналъ приблизительно все, что намъ было нужно: о собакахъ ищейкахъ, о секретахъ, сидевшихъ по ямамъ, и о патруляхъ, обходящихъ дороги и тропинки, о карельскихъ мужикахъ -- здесь, въ районе лагеря, этихъ мужиковъ оставляли только "особо-проверенныхъ" и имъ за каждаго пойманнаго или выданнаго беглеца давали по кулю муки. Долженъ, впрочемъ, сказать, что, расписывая о мощи своей организации и о томъ, что изъ лагеря "не то что {325} человекъ, а и крыса не убежитъ", оперативники врали сильно... Однако, общую схему охраны лагеря мы кое-какъ выяснили. Съ этими пьянками въ Динамо были связаны и наши проекты добыть оружие для побега... Изъ этихъ проектовъ такъ ничего и не вышло. И однажды, когда мы вдвоемъ возвращались подъ утро "домой", въ свой баракъ, Юра сказалъ мне: -- Знаешь, Ва, когда мы, наконецъ, попадемъ въ лесъ, по дороге къ границе нужно будетъ устроить какой-нибудь обрядъ омовения что ли... отмыться отъ всего этого... Такой "обрядъ" Юра впоследствии и съимпровизировалъ. А пока что въ Динамо ходить перестали. Предлогъ былъ найденъ более, чемъ удовлетворительный: приближается-де лагерная спартакиада (о спартакиаде речь будетъ дальше) и надо тренироваться къ выступлению. И, кроме того, побегъ приближался, нервы сдавали все больше и больше, и за свою выдержку я уже не ручался. Пьяные разговоры оперативниковъ и прочихъ, ихъ бахвальство силой своей всеподавляющей организации, ихъ цинизмъ, съ котораго въ пьяномъ виде сбрасывались решительно всякие покровы идеи, и оставалась голая психология всемогущей шайки платныхъ профессиональныхъ убийцъ, вызывали припадки ненависти, которая слепила мозгъ... Но семь летъ готовиться къ побегу и за месяцъ до него быть разстреляннымъ за изломанныя кости какого-нибудь дегенерата, на место котораго другихъ дегенератовъ найдется сколько угодно, было бы слишкомъ глупо... Съ динамовской аристократией мы постепенно прервали всякия связи... ПЕРЕКОВКА ВЪ КАВЫЧКАХЪ Въ здании культурно-воспитательнаго отдела две огромныхъ комнаты были заняты редакцией лагерной газеты "Перековка". Газета выходила три раза въ неделю и состояла изъ двухъ страницъ, формата меньше половины полосы парижскихъ эмигрантскихъ газетъ. Постоянный штатъ редакционнаго штаба состоялъ изъ шестнадцати полуграмотныхъ лоботрясовъ, хотя со всей этой работой совершенно свободно могъ справиться одинъ человекъ. При появлении въ редакции посторонняго человека все эти лоботрясы немедленно принимали священнодейственный видъ, точно такъ же, какъ это делается и въ вольныхъ советскихъ редакцияхъ, и встречали гостя оффициально-недружелюбными взглядами. Въ редакцию принимались люди, особо проверенные и особо заслуженные, исключительно изъ заключенныхъ; пользовались они самыми широкими привиллегиями и возможностями самаго широкаго шантажа и въ свою среду предпочитали никакихъ конкурентовъ не пускать.
|