Это -- одно. Второе -- изъ лагеря мы ушли окончательно. Никто ничего не заподозрилъ. Срокъ нашихъ командировокъ давалъ все основания предполагать, что насъ хватятся не раньше, чемъ черезъ пять дней -- Юрина командировка была действительна на пять дней. Меня могутъ хватиться раньше -- вздумаетъ Успенский послать мне въ Кемь или въ Мурманскъ какой-нибудь запросъ или какое-нибудь поручение и выяснить, что тамъ меня и слыхомъ не слыхать... Но это очень мало вероятно, темъ более, что по командировке я долженъ объехать шесть местъ... И Юрой сразу же после истечения срока его командировки не заинтересуется никто... Въ среднемъ -- неделя намъ обезпечена. За эту неделю верстъ минимумъ сто мы пройдемъ, считая, конечно, по воздушной линии... Да, хорошо въ общемъ вышло... Никакихъ недреманныхъ очей и никакихъ таинственныхъ дядей изъ третьяго отдела... Выскочили!... Однако, лагерь все-таки былъ еще слишкомъ близко. Какъ мы ни были утомлены, мы прошли еще около часу на западъ, набрели на глубокую и довольно широкую внизу расщелину, по дну которой переливался маленький ручеекъ, и съ чувствомъ великаго облегчения сгрузили наши рюкзаки. Юра молниеносно разделся, влезъ въ какой-то омутокъ ручья и сталъ смывать съ себя потъ и грязь. Я сделалъ то же -- разделся и влезъ въ воду; я отъ пота былъ мокрымъ весь, съ ногъ до головы. -- А ну-ка, Ва, повернись, что это у тебя такое? -- вдругъ спросилъ Юра, и въ голосе его было безпокойство. Я повернулся спиной... -- Ахъ, чортъ возьми... И какъ же ты этого не заметилъ?.. У тебя на пояснице -- сплошная рана... Я провелъ ладонью по пояснице . Ладонь оказалась въ крови, и по обеимъ сторонамъ позвоночника кожа была сорвана до мышцъ. Но никакой боли я не почувствовалъ раньше, не чувствовалъ и теперь. Юра укоризненно суетился, обмывая рану, прижигая ее иодомъ {463} и окручивая мою поясницу бинтомъ -- медикаментами на дорогу мы были снабжены не плохо -- все по тому же "блату". Освидетельствовали рюкзакъ. Оказалось, что въ спешке нашего тайника я ухитрился уложить огромный кусокъ торгсиновскаго сала такъ, что острое ребро его подошвенной кожи во все время хода било меня по пояснице , но въ возбуждении этихъ часовъ я ничего не чувствовалъ. Да и сейчасъ это казалось мне такой мелочью, о которой не стоитъ и говорить. Разложили костеръ изъ самыхъ сухихъ ветокъ, чтобы не было дыма, поставили на костеръ кастрюлю съ гречневой кашей и съ основательнымъ кускомъ сала. Произвели тщательную ревизию нашего багажа, безпощадно выкидывая все то, безъ чего можно было обойтись, -- мыло, зубныя щетки, лишния трусики... Оставалось все-таки пудовъ около семи... Юра со сладострастиемъ запустилъ ложку въ кастрюлю съ кашей. -- Знаешь, Ватикъ, ей Богу, не плохо... Юре было очень весело. Впрочемъ, весело было и мне. Поевъ, Юра съ наслаждениемъ растянулся во всю свою длину и сталъ смотреть въ яркое, летнее небо. Я попробовалъ сделать то же самое, легъ на спину -- и тогда къ пояснице словно кто-то прикоснулся раскаленнымъ железомъ. Я выругался и перевернулся на животъ. Какъ это я теперь буду тащить свой рюкзакъ? Отдохнули. Я переконструировалъ ремни рюкзака такъ, чтобы его нижний край не доставалъ до поясницы. Вышло плохо. Грузъ въ четыре пуда, помещенный почти на шее, создавалъ очень неустойчивое положение -- центръ тяжести былъ слишкомъ высоко, и по камнямъ гранитныхъ розсыпей приходилось идти, какъ по канату. Мы отошли версту отъ места нашего привала и стали устраиваться на ночлегъ. Выбрали густую кучу кустарника на вершине какого-то холма, разостлали на земле одинъ плащъ, прикрылись другимъ, надели накомарники и улеглись въ надежде, после столь утомительнаго и богатаго переживаниями дня, поспать въ полное свое удовольствие. Но со сномъ не вышло ничего. Миллионы комаровъ, весьма разнообразныхъ по калибру, но совершенно одинаковыхъ по характеру опустились на насъ плотной густой массой. Эта мелкая сволочь залезала въ мельчайшия щели одежды, набивалась въ уши и въ носъ, миллионами противныхъ голосовъ жужжала надъ нашими лицами. Мне тогда казалось, что въ такихъ условияхъ жить вообще нельзя и нельзя идти, нельзя спать... Черезъ несколько дней мы этой сволочи почти не замечали -- ко всему привыкаетъ человекъ -- и пришли въ Финляндию съ лицами, распухшими, какъ тесто, поднявшееся на дрожжахъ. Такъ промучились почти всю ночь. Передъ разсветомъ оставили всякую надежду на сонъ, навьючили рюкзаки и двинулись дальше въ предразсветныхъ сумеркахъ по мокрой отъ росы траве. Выяснилось еще одно непредвиденное неудобство. Черезъ несколько минутъ ходьбы брюки промокли насквозь, прилипли къ ногамъ и связывали каждый шагъ. Пришлось идти въ трусикахъ. {464} Невыспавшиеся и усталые, мы уныло брели по склону горы, вышли на какое-то покрытое туманомъ болото, перешли черезъ него, увязая по бедра въ хлюпающей жиже, снова поднялись на какой-то гребень.
|