Ихъ привлекла сюда та безудержная коммунистическая агитация о прелестяхъ социалистическаго рая, которая была особенно характерна для первыхъ летъ пятилетки и для первыхъ надеждъ, возлагавшихся на эту пятилетку. Предполагался бурный ростъ промышленности и большая потребность въ квалифицированной рабочей силе, предполагался "небывалый ростъ благосостояния широкихъ трудящихся массъ" -- многое предполагалось. Пятилетка пришла и прошла. Оказалось, что и своихъ собственныхъ рабочихъ девать некуда, что предъ страной -- въ добавление къ прочимъ прелестямъ -- стала угроза массовой безработицы, что отъ "благосостояния" массы ушли еще дальше, чемъ до пятилетки. Правительство стало выжимать изъ СССР и техъ иностранныхъ рабочихъ, которые приехали сюда по договорамъ и которымъ нечемъ было платить и которыхъ нечемъ было кормить. Но агитация продолжала действовать. Тысячи неудачниковъ-идеалистовъ, если хотите, идеалистическихъ карасей, поперли въ СССР всякими не очень легальными путями и попали въ щучьи зубы ОГПУ... Можно симпатизировать и можно не симпатизировать политическимъ убеждениямъ, толкнувшимъ этихъ людей сюда. Но не жалеть этихъ людей нельзя. Это -- не та коминтерновская шпана, которая едетъ сюда по всяческимъ, иногда тоже не очень легальнымъ, визамъ советской власти, которая отдыхаетъ въ Крыму, на Минеральныхъ Водахъ, которая объедаетъ русский народъ Инснабами, субсидиями и просто подачками... Они, эти идеалисты, бежали отъ "буржуазныхъ акулъ" къ своимъ социалистическимъ братьямъ... И эти братья первымъ деломъ скрутили имъ руки и бросили ихъ въ подвалы ГПУ... Эту категорию людей я встречалъ въ самыхъ разнообразныхъ местахъ советской России, въ томъ числе и у финляндской границы въ Карелии, откуда ихъ на грузовикахъ и подъ конвоемъ ГПУ волокли въ Петрозаводскъ, въ тюрьму... Это было въ селе Койкоры, куда я пробрался для разведки насчетъ бегства отъ социалистическаго рая, а они бежали въ этотъ рай... Они были очень голодны, но еще больше придавлены и растеряны... Они видели еще очень немного, но и того, что они видели, было достаточно для самыхъ мрачныхъ предчувствий насчетъ будущаго... Никто изъ нихъ не зналъ русскаго языка и никто изъ конвоировъ не зналъ ни одного иностраннаго. Поэтому мне удалось на несколько минутъ втиснуться въ ихъ среду въ качестве переводчика. Одинъ изъ нихъ говорилъ по немецки. Я переводилъ, подъ {35} проницательными взглядами полудюжины чекистовъ, буквально смотревшихъ мне въ ротъ. Финнъ плохо понималъ по немецки, и приходилось говорить очень внятно и раздельно... Среди конвоировъ былъ одинъ еврей, онъ могъ кое-что понимать по немецки, и лишнее слово могло бы означать для меня концлагерь... Мы стояли кучкой у грузовика... Изъ-за избъ на насъ выглядывали перепуганные карельские крестьяне, которые шарахались отъ грузовика и отъ финновъ, какъ отъ чумы -- перекинешься двумя-тремя словами, а потомъ -- Богъ его знаетъ, что могутъ "пришить". Финны знали, что местное население понимаетъ по фински, и мой собеседникъ спросилъ, почему къ нимъ никого изъ местныхъ жителей не пускаютъ. Я перевелъ вопросъ начальнику конвоя и получилъ ответъ: -- Это не ихнее дело. Финнъ спросилъ, нельзя ли достать хлеба и сала... Наивность этого вопроса вызвала хохотъ у конвоировъ. Финнъ спросилъ, куда ихъ везутъ. Начальникъ конвоя ответилъ: "самъ увидитъ" и предупредилъ меня: "только вы лишняго ничего не переводите"... Финнъ растерялся и не зналъ, что и спрашивать больше. Арестованныхъ стали сажать въ грузовикъ. Мой собеседникъ бросилъ мне последний вопросъ: -- Неужели буржуазныя газеты говорили правду? И я ему ответилъ словами начальника конвоя -- увидите сами. И онъ понялъ, что увидеть ему предстоитъ еще очень много. Въ концентрационномъ лагере ББК я не виделъ ни одного изъ этихъ дружественныхъ иммигрантовъ. Впоследствии я узналъ, что всехъ ихъ отправляютъ подальше: за Уралъ, на Караганду, въ Кузбассъ -- подальше отъ соблазна новаго бегства -- бегства возвращения на свою старую и несоциалистическую родину. УМЫВАЮЩиЕ РУКИ Однако, самое приятное въ пересылке было то, что мы, наконецъ, могли завязать связь съ волей, дать знать о себе людямъ, для которыхъ мы четыре месяца тому назадъ какъ въ воду канули, слать и получать письма, получать передачи и свидания. Но съ этой связью дело обстояло довольно сложно: мы не питерцы, и по моей линии въ Питере было только два моихъ старыхъ товарища. Одинъ изъ нихъ, иосифъ Антоновичъ, мужъ г-жи Е., явственно сиделъ где-то рядомъ съ нами, но другой былъ на воле, вне всякихъ подозрений ГПУ и вне всякаго риска, что передачей или свиданиемъ онъ навлечетъ какое бы то ни было подозрение: такая масса людей сидитъ по тюрьмамъ, что если поарестовывать ихъ родственниковъ и друзей, нужно было бы окончательно опустошить всю Россию.
|