Медовара занимали очень немного времени. Книги я, само собою разумеется, и писать не собирался, авансъ, впрочемъ, получилъ -- сто рублей: единственное, что я остался долженъ советской власти. Впрочемъ, и советская власть мне кое что должна. Какъ-нибудь сосчитаемся... Моей основной задачей былъ подборъ футбольной команды для того, что Радецкий поэтически определялъ, какъ "вставка пера Ленинграду". Вставить, въ сущности, можно было бы: изъ трехсотъ тысячъ человекъ можно было найти 11 футболистовъ. Въ Медгоре изъ управленческихъ служащихъ я организовалъ три очень слабыя команды и для дальнейшаго подбора решилъ осмотреть ближайшие лагерные пункты. Административный отделъ заготовилъ мне командировочное удостоверение для проезда на пятый лагпунктъ -- 16 верстъ къ югу по железной дороге и 10 -- къ западу, въ тайгу. На командировке стоялъ штампъ: "Следуетъ въ сопровождении конвоя". -- По такой командировке, -- сказалъ я начальнику Адмотдела, -- никуда я не поеду. -- Ваше дело, -- огрызнулся начальникъ, -- не поедете, васъ посадятъ -- не меня. Я пошелъ къ Медовару и сообщилъ ему объ этомъ штампе; {312} по такой командировке ехать, это -- значитъ подрывать динамовский авторитетъ. -- Такъ я же вамъ говорилъ: тамъ же сидятъ одни сплошные идиоты. Я сейчасъ позвоню Радецкому. Въ тотъ же вечеръ мне эту командировку принесли, такъ сказать, "на домъ" -- въ баракъ. О конвое въ ней не было уже ни слова. На проездъ по железной дороге я получилъ 4 р. 74 коп., но, конечно, пошелъ пешкомъ: экономия, тренировка и разведка местности. Свой рюкзакъ я набилъ весьма основательно, для пробы: какъ подорожные патрули отнесутся къ такому рюкзаку и въ какой степени они его будутъ ощупывать. Однако, посты, охранявшие выходы изъ медгорскаго отделения социалистическаго рая, у меня даже и документовъ не спросили. Не знаю -- почему. Железная дорога петлями вилась надъ берегомъ Онежскаго озера. Справа, то-есть съ запада, на нее наваливался безформенный хаосъ гранитныхъ обломковъ -- следы ледниковъ и динамита. Слева, внизъ къ озеру, уходили склоны, поросшие непроходимой чащей всякихъ кустарниковъ. Дальше разстилалось бледно-голубое полотно озера, изрезанное бухтами, губами, островами, проливами. Съ точки зрения живописной этотъ ландшафтъ въ лучахъ яркаго весенняго солнца былъ изумителенъ. Съ точки зрения практической онъ производилъ угнетающее и тревожное впечатление: какъ по такимъ джунглямъ и обломкамъ пройти 120 верстъ до границы? Пройдя верстъ пять и удостоверившись, что меня никто не видитъ и за мной никто не следитъ, я нырнулъ къ западу, въ кусты, на разведку местности. Местность была окаянная. Каменныя глыбы, навороченный въ хаотическомъ безпорядке, на нихъ какимъ-то чудомъ росли сосны, ели, можевельникъ, иногда осина и береза. Подлесокъ состоялъ изъ кустарника, черезъ который приходилось не проходить, а продираться. Кучи этихъ глыбъ вдругъ обрывались какими-то гигантскими ямами, наполненными водой, камни были покрыты тонкимъ и скользкимъ слоемъ мокраго мха. Потомъ, верстахъ въ двухъ, камни кончились, и на ширину метровъ двухсотъ протянулось какое-то болото, которое пришлось обойти съ юга. Дальше -- снова начинался поросший лесомъ каменный хаосъ, подымавшийся къ западу какимъ-то невысокимъ хребтомъ. Я взобрался и на хребетъ. Онъ обрывался почти отвесной каменной стеной, метровъ въ 50 высоты, на верху были "завалы", которые, впоследствии, въ дороге, стоили намъ столько времени и усилий. Это былъ въ безпорядке наваленный буреломъ, сваленныя бурями деревья, съ перепутавшимися ветками, корнями, сучьями. Пробраться вообще невоз можно , нужно обходить. Я обошелъ. Внизу, подъ стеной, ржавело какое-то болото, поросшее осокой. Я кинулъ въ него булыжникъ. Булыжникъ плюхнулся и исчезъ. Да, по такимъ местамъ бежать -- упаси Господи. Но съ другой стороны, въ такия места нырнуть и тутъ ужъ никто не разыщетъ. Я вышелъ на железную дорогу. Оглянулся -- никого. Прошелъ еще версты две и сразу почувствовалъ, что смертельно усталъ, ноги не двигаются. Возбуждение отъ первой прогулки на {313} воле прошло, а месяцы одиночки, УРЧа, лагернаго питания и нервовъ -- сказывались. Я влезъ на придорожный камень, разостлалъ на немъ свою кожанку, снялъ рубашку, подставилъ свою одряхлевшую за эти месяцы кожу подъ весеннее солнышко, закурилъ самокрутку и предался блаженству. Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... Въ траве деловито, какъ Медоваръ, суетились какия-то козявки. Какая-то пичужка со столь же деловитымъ видомъ перелетала съ дерева на дерево и оживленно болтала сама съ собой... Дела у нея явственно не была никакого, а болтаетъ и мечется она просто такъ, отъ весны, отъ радости птичьей своей жизни. Потомъ мое внимание привлекла белка, которая занималась деломъ еще более серьезнымъ: ловила собственный хвостъ. Хвостъ удиралъ, куда глаза глядятъ, и белка во погоне за своимъ пушистымъ продолжениемъ вьюномъ вертелась вокругъ ствола мохнатой ели, рыжимъ, солнечнымъ зайчикомъ мелькала въ ветвяхъ.
|