Дело прошлое, но тогда было очень обидно... Такихъ людей, поискавши, можно найти и въ лагере. Людей, вроде того сибирскаго гиганта съ девятнадцатаго квартала. Несколькихъ, правда, пожиже, но не такъ изъеденныхъ голодомъ, я уже подобралъ на 5 лагпункте. За полтора месяца они подкормятся. Человекъ 10 я еще подберу. Но ежели паче чаяния цифры рекордовъ покажутся мне недостаточными, то что по милости Аллаха мешаетъ мне провести надъ ними ту же операцию, какую Наркоматъ тяжелой промышленности {353} производить надъ цифрами добычи угля (въ сей последней операции я тоже участвовалъ). Какой мудрецъ разберетъ потомъ, сколько тоннъ угля было добыто изъ шахтъ Донбасса и сколько изъ канцелярии Наркомтяжпрома? Какой мудрецъ можетъ проверить, действительно ли заключенный Ивановъ 7-ой пробежалъ стометровку въ 11,2 секунды и, въ положительномъ случае, былъ ли онъ действительно заключеннымъ? Хронометражъ будетъ въ моихъ рукахъ, судейская коллегия будутъ "свои парни въ доску". Успенскому же важно, во-первыхъ, чтобы цифры были хороши, и, во-вторыхъ, чтобы оне были хорошо сделаны, вне подозрений или, во всякомъ случае, вне доказуемыхъ подозрений. Все это будетъ сделано. Впрочемъ, ничего этого на этотъ разъ не будетъ сделано, ибо спартакиада назначена на 15 августа, а побегъ на 28 июля. Дальше: роль десятка тысячъ энтузиастовъ будутъ выполнять сотни две-три вохровцевъ, оперативниковъ и работниковъ ОГПУ -- народъ откормленный, тренированный и весьма натасканный на всяческий энтузиазмъ. Они создадутъ общий спортивный фонъ, они будутъ орать, они дадутъ круглыя, улыбающияся лица для съемки переднимъ планомъ. Наконецъ, для массы я мобилизую треть всей Медгоры. Эта треть будетъ маршировать "мощными колоннами", нести на своихъ спинахъ "лозунги", получить лишний паекъ хлеба и освобождение отъ работъ дня на 2-3. Если спартакиада пройдетъ успешно, то для этой массы я еще выторгую по какой-нибудь майке -- Успенский тогда будетъ щедръ. Вотъ эти пайки и майки -- единственное, что я для этихъ массъ могу сделать. Да и то относительно, ибо хлебъ этотъ будетъ отнять отъ какихъ-то другихъ массъ, и для этихъ другихъ я не могу сделать решительно ничего. Только одно -- использовать Успенскаго до конца, бежать за границу и тамъ на весь христианский и не христианский миръ орать благимъ матомъ объ ихъ, этихъ массъ, судьбе. Здесь же я не могу не только орать, но и пикнуть: меня прирежутъ въ первомъ же попавшемся чекистскомъ подвале, какъ поросенка, безъ публикации не то, что въ "Правде", а даже и въ "Перековке", прирежутъ такъ, что даже родной братъ не сможетъ откопать, куда я делся... ТРАМПЛИНЪ ДЛЯ ПРЫЖКА КЪ ГРАНИЦе Конечно, при всемъ этомъ я малость покривлю душой. Но что поделаешь? Во-первыхъ, не я выдумалъ эту систему общеобязательнаго всесоюзнаго кривлянья и, во вторыхъ -- Paris vaut la messe. Вместо "Парижа" я буду иметь всяческую свободу действий, передвижений и разведки, а также практически ничемъ не ограниченный "блатъ". Теперь я могу придти въ административный отделъ и сказать дружескимъ, но не допускающимъ никакихъ сомнений тономъ: {354} -- Заготовьте ка мне сегодня вечеромъ командировку туда-то и туда-то... И командировка будетъ заготовлена мне вне всякой очереди, и никакая третья часть не поставитъ на ней штампа: "Следуетъ въ сопровождении конвоя", какой она поставила на моей первой командировке. И никакой вохровецъ, когда я буду нести въ укромное место въ лесу свой набитый продовольствиемъ рюкзакъ, въ этотъ рюкзакъ не полезетъ, ибо и онъ будетъ знать о моемъ великомъ блате у Успенскаго -- я уже позабочусь, чтобы онъ объ этомъ зналъ... И онъ будетъ знать еще о некоторыхъ возможностяхъ, изложенныхъ ниже... Въ моемъ распоряжении окажутся такия великия блага, какъ тапочки -- я ихъ могу дать, а могу и не дать... И человекъ будетъ ходить либо въ пудовыхъ казенныхъ сапожищахъ, либо на своихъ голыхъ частно-собственническихъ подошвахъ. И, наконецъ, если мне это понадобится, я приду, напримеръ, къ заведующему ларькомъ товарищу Аведисяну и предложу ему полтора месяца жратвы, отдыха и сладкаго бездумья на моемъ вичкинскомъ курорте. На жратву Аведисяну наплевать и онъ можетъ мне ответить: Нашъ братъ презираетъ советскую власть, И даръ мне твой вовсе не нуженъ. Мы сами съ усами и кушаемъ всласть На завтракъ, обедъ и на ужинъ... Но объ отдыхе, объ единственномъ дне отдыха за все свои 6 летъ лагернаго сидения, Аведисянъ мечтаетъ все эти 6 летъ. Онъ, конечно, воруетъ -- не столько для себя, сколько для начальства. И онъ вечно дрожитъ -- не столько за себя, сколько за начальство. Если влипнетъ онъ самъ -- ерунда, начальство выручить -- только молчи и не болтай. Но если влипнетъ начальство? Тогда -- пропалъ.
|