А ну, проваливай дальше... -- Товарищъ заведующий, -- вопитъ урка въ страхе, -- такъ посмотрите же -- я совсемъ голый... Да поглядите... Театральнымъ жестомъ -- если только бываютъ такие театральные жесты -- урка подымаетъ подолъ своего френча и изъ подъ подола глядитъ на зава голое и грязное пузо. -- Товарищъ заведующий, -- продолжаетъ вопить урка, -- я же такъ безъ одежи совсемъ къ чертямъ подохну. -- Ну, и дохни ко всемъ чертямъ . Урку съ его голымъ пузомъ оттираютъ отъ прилавка. Подходитъ группа рабочихъ. Все они въ сильно поношенныхъ городскихъ пальто, никакъ не приноровленныхъ ни къ здешнимъ местамъ, ни къ здешней работе. Они получаютъ -- кто валенки, кто телогрейку (ватный пиджачокъ), кто рваный бушлатъ. Наконецъ, передъ завскладомъ выстраиваемся все мы трое. Завъ скорбно оглядываетъ и насъ, и наши очки. -- Вамъ лучше бы подождать. На ваши фигурки трудно подобрать. Въ глазахъ зава я вижу какой-то сочувственный советъ и соглашаюсь. Юра -- онъ еле на ногахъ стоитъ отъ усталости -- предлагаетъ заву другой вариантъ: -- Вы бы насъ къ какой-нибудь работе пристроили. И вамъ лучше , и намъ не такъ тошно. -- Это -- идея... Черезъ несколько минутъ мы уже сидимъ за прилавкомъ и приставлены къ какимъ-то ведомостямъ: бушлатъ Пер. -- 1, штаны III ср. -- 1 и т.д. Наше участие ускорило операцию выдачи почти вдвое. Часа черезъ полтора эта операция была закончена, и завъ подошелъ къ намъ. Отъ его давешняго балагурства не осталось и следа. Передо мной былъ безконечно, смертельно усталый человекъ. На мой вопросительный взглядъ онъ ответилъ: {65} -- Вотъ ужъ третьи сутки на ногахъ. Все одеваемъ. Завтра кончимъ -- все равно ничего уже не осталось. Да, -- спохватился онъ, -- васъ ведь надо одеть. Сейчасъ вамъ подберутъ. Вчера прибыли? -- Да, вчера. -- И на долго? -- Говорятъ, летъ на восемь. -- И статьи, вероятно, зверския? -- Да, статьи подходящия. -- Ну, ничего, не унывайте. Знаете, какъ говорятъ немцы: Mut verloren -- alles verloren. Устроитесь. Тутъ, если интеллигентный человекъ и не совсемъ шляпа -- не пропадетъ. Но, конечно, веселаго мало. -- А много веселаго на воле? -- Да, и на воле -- тоже. Но тамъ -- семья. Какъ она живетъ -- Богъ ее знаетъ... А я здесь уже пятый годъ... Да. -- На миру и смерть красна, -- кисло утешаю я. -- Очень ужъ много этихъ смертей... Вы, видно, родственники. Я объясняю. -- Вотъ это удачно. Вдвоемъ -- на много легче. А ужъ втроемъ... А на воле у васъ тоже семья? -- Никого нетъ. -- Ну, тогда вамъ пустяки. Самое горькое -- это судьба семьи. Намъ приносятъ по бушлату, паре штановъ и прочее -- полный комплектъ перваго срока. Только валенокъ на мою ногу найти не могутъ. -- Зайдите завтра вечеромъ съ задняго хода. Подыщемъ. Прощаясь, мы благодаримъ зава. -- И совершенно не за что, -- отвечаетъ онъ. -- Черезъ месяцъ вы будете делать то же самое. Это, батенька, называется классовая солидарность интеллигенции. Чему-чему, а ужъ этому большевики насъ научили. -- Простите, можно узнать вашу фамилию? Завъ называетъ ее. Въ литературномъ мире Москвы это весьма небезызвестная фамилия. -- И вашу фамилию я знаю, -- говоритъ завъ. Мы смотримъ другъ на друга съ ироническимъ сочувствиемъ... -- Вотъ еще что: васъ завтра попытаются погнать въ лесъ, дрова рубить. Такъ вы не ходите. -- А какъ не пойти? Погонятъ. -- Плюньте и не ходите. -- Какъ тутъ плюнешь? -- Ну, вамъ тамъ будетъ виднее. Какъ-то нужно изловчиться. На лесныхъ работахъ можно застрять надолго. А если отвертитесь -- черезъ день-два будете устроены на какой-то приличной работе. Конечно, если считать этотъ кабакъ приличной работой. -- А подъ арестъ не посадятъ? -- Кто васъ будетъ сажать? Такой же дядя въ очкахъ, {66} какъ и вы? Очень мало вероятно. Старайтесь только не попадаться на глаза всякой такой полупочтенной и полупартийной публике. Если у васъ развито советское зрение -- вы разглядите сразу... Советское зрение было у меня развито до изощренности. Это -- тотъ сортъ зрения, который, въ частности, позволяетъ вамъ отличить безпартийную публику отъ партийной или "полупартийной". Кто его знаетъ, какия внешния отличия существуютъ у этихъ, столь неравныхъ и количественно, и юридически категорий. Можетъ быть, тутъ играетъ роль то обстоятельство, что коммунисты и иже съ ними -- единственная социальная прослойка, которая чувствуетъ себя въ России, какъ у себя дома. Можетъ быть, та подозрительная, вечно настороженная напряженность человека, у котораго дела въ этомъ доме обстоятъ какъ-то очень неважно, и подозрительный нюхъ подсказываетъ въ каждомъ углу притаившагося врага... Трудно это объяснить, но это чувствуется... На прощанье завъ даетъ намъ несколько адресовъ: въ такомъ-то бараке живетъ группа украинскихъ профессоровъ, которые уже успели здесь окопаться и обзавестись кое-какими связями.
|