Не думаю, чтобы шесть свидетельскихъ показали были средактированы безъ вопиющихъ противоречий (для того, чтобы въ такомъ деле можно было обойтись безъ противоречий -- нужны все-таки мозги), но ведь мне и передъ разстреломъ этихъ показаний не покажутъ... Можно было, конечно, аргументировать и темъ соображениемъ, что, ежели я собирался "съ диверсионными целями" срывать работу лагеря, то я могъ бы придумать для {116} лагеря что-нибудь менее выгодное, чемъ попытку оставить въ немъ на годъ-два лишнихъ больше семидесяти паръ рабочихъ рукъ. Можно было бы указать на психологическую несообразность предположения, что я, который лезъ въ бутылку изъ-за освобождения всехъ, кто, такъ сказать, попадался подъ руку, не смогъ выдумать другого способа отмщения за мои поруганныя Стародубцевымъ высокия чувства, какъ задержать въ лагере 72 человека, уже предназначенныхъ къ освобождению. Конечно, всемъ этимъ можно было бы аргументировать... Но если и ленинградское ГПУ, въ лице товарища Добротина, ни логике, ни психологии обучено не было, то что же говорить о шпане изъ подпорожской третьей части? Конечно, полсотни делъ "по выяснению", изъ-за которыхъ я, въ сущности, и селъ, были уже спасены -- Мининъ забралъ ихъ въ Медвежью Гору. Конечно, "несть больше любви, аще кто душу свою положитъ за други своя" -- но я съ прискорбиемъ долженъ сознаться, что это соображение решительно никакого утешения мне не доставляло. Роль мученика, при всей ея сценичности, написана не для меня... Я въ сотый, вероятно, разъ нехорошими словами вспоминалъ своего интеллигентскаго червяка, который заставляетъ меня лезть въ предприятия, въ которыхъ такъ легко потерять все, но въ которыхъ ни въ какомъ случае ничего нельзя выиграть. Это было очень похоже на пьяницу, который клянется: "ни одной больше рюмки" -- клянется съ утренняго похмелья до вечерней выпивки. Некоторый просветъ былъ съ одной стороны: доносъ былъ сданъ въ третью часть пять дней тому назадъ. И я до сихъ поръ не былъ арестованъ. Въ объяснение этой необычной отсрочки можно было выдумать достаточное количество достаточно правдоподобныхъ гипотезъ, но гипотезы решительно ничего не устраивали. Борисъ въ это время лечилъ отъ романтической болезни начальника третьей части. Борисъ попытался кое-что у него выпытать, но начальникъ третьей части ухмылялся съ несколько циничной загадочностью и ничего путнаго не говорилъ. Борисъ былъ такого мнения, что на все гипотезы и на все превентивныя мероприятия нужно плюнуть и нужно бежать, не теряя ни часу. Но какъ бежать? И куда бежать? У Юры была странная смесь оптимизма съ пессимизмомъ. Онъ считалъ, что и изъ лагеря -- въ частности, и изъ Советской России -- вообще (для него советский лагерь и Советская Россия были приблизительно однимъ и темъ же) -- у насъ все равно нетъ никакихъ шансовъ вырваться живьемъ. Но вырваться все-таки необходимо. Это -- вообще. А въ каждомъ частномъ случае Юра возлагалъ несокрушимыя надежды на такъ называемаго Шпигеля. Шпигель былъ юнымъ евреемъ, котораго я никогда въ глаза не видалъ и которому я въ свое время оказалъ небольшую, въ сущности, пустяковую и вполне, такъ сказать, "заочную" услугу. Потомъ мы сели въ одесскую чрезвычайку -- я, жена и Юра. Юре было тогда летъ семь. Сели безъ всякихъ шансовъ уйти {117} отъ разстрела, ибо при аресте были захвачены документы, о которыхъ принято говорить, что они "не оставляютъ никакихъ сомнений". Указанный Шпигель околачивался въ то время въ одесской чрезвычайке. Я не знаю, по какимъ собственно мотивамъ онъ действовалъ -- по разнымъ мотивамъ действовали тогда люди -- не знаю, какимъ способомъ это ему удалось -- разные тогда были способы, -- но все наши документы онъ изъ чрезвычайки утащилъ, утащилъ вместе съ ними и оба нашихъ дела -- и мое, и жены. Такъ что, когда мы посидели достаточное количество времени, насъ выпустили въ чистую, къ нашему обоюдному и несказанному удивлению. Всего этого вместе взятаго и съ некоторыми деталями, выяснившимися значительно позже, было бы вполне достаточно для холливудскаго сценария, которому не поверилъ бы ни одинъ разумный человекъ Во всякомъ случае терминъ: "Шпигель" вошелъ въ нашъ семейный словарь... И Юра не совсемъ былъ неправъ. Когда приходилось очень плохо, совсемъ безвылазно, когда ни по какой человеческой логике никакого спасения ждать было неоткуда -- Шпигель подвертывался... Подвернулся онъ и на этотъ разъ. ТОВАРИЩЪ ЯКИМЕНКО И ПЕРВЫЯ ХАЛТУРЫ Между этими двумя моментами -- ощущения полной безвыходности и ощущения полной безопасности -- прошло около сутокъ. За эти сутки я передумалъ многое. Думалъ и о томъ, какъ неумно, въ сущности, я действовалъ. Совсемъ не по той теории, которая сложилась за годы советскаго житья и которая категорически предписываетъ изъ всехъ имеющихся на горизонте перспективъ выбирать прежде всего халтуру.
|