Конечно, дополнительной порции бригада не получила и осталась на сутки голодной. Въ нашъ баракъ -- къ счастью, когда въ немъ не было ни насъ, ни нашихъ вещей -- ворвалась вооруженная финками банда человекъ въ пятнадцать. Дело было утромъ, народу въ бараке было мало. Баракъ былъ обобранъ почти до нитки. Администрация сохраняла какой-то странный нейтралитетъ. И за урокъ взялись сами лагерники. Выйдя утромъ изъ барака, я былъ пораженъ очень неуютнымъ зрелищемъ. Привязанный къ сосне, стоялъ или, точнее, виселъ какой-то человекъ. Его волосы были покрыты запекшейся кровью. Одинъ глазъ виселъ на какой-то кровавой ниточке. Единственнымъ признакомъ жизни, а можетъ быть, только признакомъ агонии, было судорожное подергивание левой ступни. Въ стороне, шагахъ въ двадцати, на куче снега лежалъ другой человекъ. Съ этимъ было все кончено. Сквозь кровавое месиво снега, крови, волосъ и обломковъ черепа были видны размозженные мозги. Кучка крестьянъ и рабочихъ не безъ некотораго удовлетворения созерцала это зрелище. -- Ну вотъ, теперь по крайности съ воровствомъ будетъ спокойнее, -- сказалъ кто-то изъ нихъ. Это былъ мужицкий самосудъ, жестокий и бешенный, появившийся въ ответъ на терроръ урокъ и на нейтралитетъ администрации. Впрочемъ, и по отношению къ самосуду администрация соблюдала тотъ же нейтралитетъ. Мне казалось, что вотъ въ этомъ нейтралитете было что-то суеверное. Какъ будто въ этихъ изуродованныхъ телахъ лагерныхъ воровъ всякая публика изъ третьей части видела что-то и изъ своей собственной судьбы. Эти вспышки -- я не хочу сказать народнаго гнева -- для гнева оне достаточно безсмысленны, -- а скорее народной ярости, жестокой и неорганизованной, пробегаютъ этакими симпатическими огоньками по всей стране. Сколько всякаго колхознаго актива, сельской милиции, деревенскихъ чекистовъ платятъ изломанными костями и проломленными черепами за великое социалистическое ограбление мужика. Ведь тамъ -- "во глубине России" -- тишины нетъ никакой. Тамъ идетъ почти ни на минуту непрекращающаяся звериная резня {83} за хлебъ и за жизнь. И жизнь -- въ крови, и хлебъ -- въ крови... И мне кажется, что когда публика изъ третьей части глядитъ на вотъ этакаго изорваннаго въ клочки урку -- передъ нею встаютъ перспективы, о которыхъ ей лучше и не думать... Въ эти дни лагерной контръ-атаки на урокъ я какъ-то встретилъ моего бывшаго спутника по теплушке -- Михайлова. Видъ у него былъ отнюдь не победоносный. Физиономия его носила следы недавняго и весьма вдумчиваго избиения. Онъ подошелъ ко мне, пытаясь приветливо улыбнуться своими разбитыми губами и распухшей до синевы физиономией. -- А я къ вамъ по старой памяти, товарищъ Солоневичъ, махорочкой угостите. -- Вамъ не жалко, за науку. -- За какую науку? -- А вотъ все, что вы мне въ вагоне разсказывали. -- Пригодилось? -- Пригодилось. -- Да мы тутъ всякую запятую знаемъ. -- Однако, запятыхъ-то оказалось для васъ больше, чемъ вы думали. -- Ну, это дело плевое. Ну, что? Ну, вотъ меня избили. Нашихъ человекъ пять на тотъ светъ отправили. Ну, а дальше что? Побуйствуютъ, -- но наша все равно возьметъ: организация. И старый паханъ ухмыльнулся съ прежней самоуверенностью. -- А те, кто билъ -- те ужъ живыми отсюда не уйдутъ... Нетъ-съ. Это ужъ извините. Потому все это -- стадо барановъ, а мы -- организация. Я посмотрелъ на урку не безъ некотораго уважения. Въ немъ было нечто сталинское. ПОДПОРОЖЬЕ Тихий морозный вечеръ. Все небо -- въ звездахъ. Мы съ Юрой идемъ въ Подпорожье по тропинке, проложенной по льду Свири. Вдали, верстахъ въ трехъ, сверкаютъ электрические огоньки Подпорожья. Берега реки покрыты густымъ хвойнымъ лесомъ, завалены мягкими снеговыми сугробами. Кое-где сдержанно рокочутъ незамерзшия быстрины. Входимъ въ Подпорожье. Видно, что это было когда-то богатое село. Просторный двухъэтажныя избы, рубленныя изъ аршинныхъ бревенъ, резные коньки, облезлая окраска ставень. Крепко жилъ свирьский мужикъ. Теперь его ребятишки бегаютъ по лагерю, выпрашивая у каторжниковъ хлебные объедки, селедочныя головки, несъедобныя и несъеденныя лагерныя щи. У насъ обоихъ -- вызовъ въ УРЧ. Пока еще не назначение, а только вызовъ. УРЧ -- учетно распределительная часть лагеря, онъ учитываетъ всехъ заключенныхъ, распределяетъ ихъ на работы, перебрасываетъ изъ пункта на пунктъ, изъ отделения въ отделение, следитъ за сроками заключения, за льготами и прибавками сроковъ, принимаетъ жалобы и прочее въ этомъ роде. {84} Внешне -- это такое же отвратное заведение, какъ и все советския заведения, не столичныя, конечно, а такъ, чиномъ пониже -- какия-нибудь сызранския или царевококшайския. Полдюжины комнатушекъ набиты такъ же, какъ была набита наша теплушка.
|