Человекъ грешный -- я далъ бы значительную часть своего гонорара для того, чтобы посмотреть на физиономию Успенскаго въ тотъ моментъ, когда ему доложили, что Солоневичей и следъ уже простылъ... Ночь передъ побегомъ я проспалъ, какъ убитый. Вероятно, {457} благодаря ощущению полной неотвратимости побега -- сейчасъ никакого выбора уже не было... Рано утромъ -- я еще дремалъ -- Юра разбудилъ меня. За его спиной былъ рюкзакъ съ кое-какими вещами, которыя по ходу делъ ему нужно было вынести изъ лагеря и выбросить по дороге... Кое-кто изъ соседей по бараку околачивался возле. -- Ну, значитъ, Ва, я еду... Оффициально -- Юра долженъ былъ ехать на автобусе до Повенца. Я высунулся изъ подъ одеяла. -- езжай. Такъ не забудь зайти въ Повенце къ Беляеву -- у него все пловцы на учете. А вообще -- не засиживайся... -- Засиживаться не буду. А если что-нибудь важное -- я тебе въ КВО телефонирую... -- Меня ведь не будетъ. Звони прямо Успенскому... -- Ладно. Ну, селямъ алейкюмъ. -- Алейкюмъ селямъ... Длинная фигура Юры исчезла въ рамке барачной двери... Сердце какъ-то сжалось... Не исключена возможность, что Юру я вижу въ последний разъ... ИСХОДЪ ИЗЪ ЛАГЕРЯ По нашему плану Юра долженъ былъ выйти изъ барака несколько раньше девяти утра -- въ девять утра отходилъ автобусъ на Повенецъ -- оставить въ некоемъ месте свой декоративный узелокъ съ вещами, достать въ другомъ месте удочки и идти на югъ, къ нашему тайнику. Я долженъ былъ выйти въ 12 часовъ -- часъ отправления поезда на югъ -- взявъ съ собой еще оставшияся въ бараке вещи и продовольствие и двинуться къ тому же тайнику. Но что -- если у этого тайника уже торчитъ ГПУ-ская засада? И какъ быть, если Юру просто задержатъ по дороге какие-нибудь рьяные оперативники? Я слезъ съ наръ. Староста барака, бывший коммунистъ и нынешний лагерный активистъ, изъ породы людей, которая лучше всего определяется терминомъ "дубина", спросилъ меня безразличнымъ тономъ: -- Что -- тоже въ командировку едете? -- Да. До Мурманска и обратно. -- Ну, желаю приятной поездки... Въ этомъ пожелании мне почудилась скрытая ирония... Я налилъ себе кружку кипятку, подумалъ и сказалъ: -- Особеннаго удовольствия не видать... Работы будетъ до чорта... -- Да, а все же -- хоть на людей посмотрите... И потомъ безъ всякой логической связи: -- А хороший парнишка, вашъ Юра-то... Вы все-таки поглянывайте, какъ бы его тутъ не спортили... Жалко будетъ парня... Хотя, какъ вы съ Успенскимъ знакомые -- его, должно, скоро выпустятъ... {458} Я хлебалъ кипятокъ и однимъ уголкомъ глаза тщательно прощупывалъ игру каждаго мускула на дубоватомъ лице старосты... Нетъ, ничего подозрительнаго. А на такомъ лице все-таки было бы заметно... О Юре же онъ говоритъ такъ, на всякий случай, чтобы сделать приятное человеку, который "знакомый" съ самимъ Успенскимъ... Поболтали еще. До моего выхода остается еще три часа -- самые долгие три часа въ моей жизни... Упорно и навязчиво въ голову лезли мысли о какомъ-то таинственномъ дяде, который сидитъ где-то въ дебряхъ третьяго отдела, видитъ все наши ухищрения, "какъ сквозь стеклышко", и даетъ намъ время и возможность для коллекционирования всехъ необходимыхъ ему уликъ... Можетъ быть, когда я получалъ свою параллельную командировку на югъ, дядя позвонилъ въ Адмотделъ и сказалъ: "выписывайте, пущай едетъ"... И поставилъ у нашего тайника вохровский секретъ... Для того, чтобы отвязаться отъ этихъ мыслей, и для того, чтобы сделать все возможныя попытки обойти этого дядю, буде онъ существовалъ въ реальности, я набросалъ две маленькия статейки о спартакиаде въ "Перековку" и въ лагерную радио-газету, занесъ ихъ, поболталъ со Смирновымъ, далъ ему несколько газетно-отеческихъ советовъ, получилъ несколько поручений въ Мурманскъ, Сегежу и Кемь и -- что было совсемъ ужъ неожиданно -- получилъ также и авансъ въ 35 рублей въ счетъ гонораровъ за выполнение этихъ поручений... Это были последния советския деньги, которыя я получилъ въ своей жизни и на нихъ сделалъ свои последния советския покупки: два килограмма сахара и три пачки махорки. Полтинникъ еще остался... Вышелъ изъ редакции и, къ крайнему своему неудовольствию, обнаружилъ, что до полудня остается еще полтора часа. Пока я ходилъ въ обе редакции, болталъ со Смирновымъ, получалъ деньги -- время тянулось такъ мучительно, что, казалось, полдень совсемъ уже подошелъ. Я чувствовалъ, что этихъ полутора часовъ я полностью не выдержу. Пришелъ въ баракъ. Въ бараке было почти пусто. Влезъ на нары, сталъ на нихъ, на верхней полке, закрытой отъ взглядовъ снизу, нагрузилъ въ свой рюкзакъ оставшееся продовольствие и вещи -- ихъ оказалось гораздо больше, чемъ я предполагалъ -- взялъ съ собой для камуфляжа волейбольную сетку, футбольный мячъ, связку спортивной литературы, на верху которой было увязано руководство по футболу съ рисункомъ на обложке, понятнымъ всякому вохровцу, прихватилъ еще и два копья и вышелъ изъ барака. Въ сущности, не было никакихъ оснований предполагать, что при выходе изъ барака кто-нибудь станетъ ощупывать мой багажъ, хотя по правиламъ или староста, или дневальный обязаны это сделать...
|