Мы съ любопытствомъ и не безъ горечи разглядывали эти крохотныя комнатки, вероятно, очень бедныхъ людей, занавесочки, скатерти, наивныя олеографии на стенахъ, пухленькихъ и чистенькихъ хозяекъ -- такой слаженный, такой ясный и уверенный бытъ... Да, сюда бы пустить нашихъ раскулачивателей, на эту нищую землю -- не то, что наша Украина, -- на которой люди все-таки строятъ человеческое житье, а не коллективизированный бедламъ... Въ третьемъ по очереди доме мы уже не могли ни выпить, ни съесть ни капли и ни крошки. Хождения эти были закончены передъ объективомъ какого-то местнаго фотографа, который увековечилъ насъ всехъ четырехъ. Наши пограничники чувствовали себя соучастниками небывалой въ этихъ местахъ сенсации. Потомъ пошли къ штабу. Передъ вышедшимъ къ намъ офицеромъ нашъ маленький пограничникъ петушкомъ вытянулся въ струнку и сталъ о чемъ-то оживленно разсказывать. Но такъ какъ разсказывать, да еще и оживленно, безъ жестикуляции онъ, очевидно, не могъ, то {490} отъ его субординации скоро не осталось ничего: нравы въ финской армии, видимо, достаточно демократичны. Съ офицеромъ мы, наконецъ, смогли объясниться по-немецки. Съ насъ сняли допросъ -- первый допросъ на буржуазной территории -- несложный допросъ: кто мы, что мы, откуда и прочее. А после допроса снова стали кормить. Такъ какъ въ моемъ лагерномъ удостоверении моя профессия была указана: "инструкторы физкультуры", то къ вечеру собралась группа солдатъ -- одинъ изъ нихъ неплохо говорилъ по-английски -- и мы занялись швыряниемъ диска и ядра. Финския "нейти" (что соответствуетъ французскому mademoiselle) стояли кругомъ, пересмеивались и шушукались. Небольшая казарма и штабъ обслуживались женской прислугой. Все эти "нейти" были такими чистенькими, такими новенькими, какъ будто ихъ только что выпустили изъ магазина самой лучшей, самой добросовестной фирмы. Еще какия-то "нейти" принесли намъ апельсиновъ и банановъ, потомъ насъ уложили спать на сене -- конечно, съ простынями и прочимъ. Утромъ жали руки, хлопали по плечу и говорили какия-то, вероятно, очень хорошия вещи. Но изъ этихъ очень хорошихъ вещей мы не поняли ни слова. ВЪ КАТАЛАЖКе Въ Илломантси мы были переданы, такъ сказать, въ руки гражданскихъ властей. Какой-то равнодушнаго вида парень повезъ насъ на автобусе въ какой-то городокъ, съ населениемъ, вероятно, тысячъ въ десять, оставилъ насъ на тротуаре и куда-то исчезъ. Прохожая публика смотрела на насъ взорами, въ которыхъ сдержанность тщетно боролась съ любопытствомъ и изумлениемъ. Потомъ подъехалъ какой-то дядя на мотоциклетке, отвезъ насъ на окраину города, и тамъ мы попали въ каталажку. Намъ впоследствии изъ вежливости объяснили, что это не каталажка, то-есть не арестъ, а просто карантинъ. Ну, карантинъ, такъ карантинъ. Каталажка была домашняя, и при нашемъ опыте удрать изъ нея не стоило решительно ничего. Но не стоило и удирать. Дядя, который насъ привезъ, сделалъ было видъ что ему по закону полагается устроить обыскъ въ нашихъ вещахъ, подумалъ, махнулъ рукой и уехалъ куда-то восвояси. Часа черезъ два вернулся съ темъ же мотоцикломъ и повезъ насъ куда-то въ городъ, какъ оказалось, въ политическую полицию. Я не очень ясно представляю себе, чемъ и какъ занята финская политическая полиция... Какой-то высокий, среднихъ летъ, госп одинъ ошарашилъ меня вопросомъ: -- Ви членъ векапебе? Следующий вопросъ, заданный по шпаргалке, звучалъ приблизительно такъ: -- Ви членъ мопръ, ви членъ оптете? -- Подъ последнимъ, вероятно, подразумевалось "Общество пролетарскаго туризма", ОПТЭ. Мы перешли на немецкий языкъ, и вопросъ о моихъ {491} многочисленныхъ членствахъ какъ-то отпалъ. Заполнили нечто вроде анкеты. Я попросилъ своего следователя о двухъ услугахъ: узнать, что стало съ Борисомъ -- онъ долженъ былъ перейти границу приблизительно вместе съ нами -- и одолжить мне денегъ для телеграммы моей жене въ Берлинъ... На этомъ допросъ и закончился: На другой день въ каталажку прибылъ нашъ постоянный перевозчикъ на мотоцикле въ сопровождении какой-то очень делового вида "нейти" , такой же чистенькой и новенькой, какъ и все прочия. "Нейти", оказывается, привезла мне деньги: телеграфный переводъ изъ Берлина и телеграмму съ поздравлениемъ. Еще черезъ часъ меня вызвали къ телефону, где следователь, дружески поздравивъ меня, сообщилъ, что некто, именующий себя Борисомъ Солоневичемъ, перешелъ 12 августа финскую границу въ районе Сердоболя... Юра, стоявший рядомъ, по выражению моего лица понялъ, въ чемъ дело. -- Значитъ, и съ Бобомъ все въ порядке... Значитъ, все курилки живы. Вотъ это классъ! -- Юра хотелъ было ткнуть меня кулакомъ въ животъ, но запутался въ телефонномъ проводе. У меня перехватило дыхание: неужели все это -- не сонъ?.. 9-го сентября 1934 года, около 11 часовъ утра, мы въезжали на автомобиле на свою первую буржуазную квартиру...
|