Но о советской системе речь будет идти в конце этой книги. Пока же отметим: Усилия, чудовищные усилия ряда русских государей - Павла I, Николая I, Александра II и Николая II, за которые Павел Первый, Николай 1, Александр II и Николай II заплатили своей жизнью, - не воссоздали и половины свобод Московской Руси. Убийством Павла I дворянство отбило первую атаку на полпути. Крестьянин перестал быть рабом в полном смысле этого слова, но остался в полукрепостном "временно-обязанном" состоянии. Суды присяжных были изуродованы бюрократическим вмешательством, а земство попало в руки дворянства. Таким образом, почти пятьсот лет европейской эволюции и гибели четырех русских царей, оказалось недостаточным для того, чтобы "догнать и перегнать" - не Америку, а Москву. СООБРАЖЕНИЕ НОМЕР ВТОРОЙ Сегодняшнее молодое поколение не помнит или не знает, а мы помним и мы знаем как в начале девятисотых годов, когда раем интеллигентским вместо Франции стала Англия, нам твердили и твердили: ах, габеас корпус акт, ах, суд, присяжных, ах - свободы, ах, "никогда, никогда англичанин не будет рабом". Мы - тогдашняя молодежь, слушали, и нам, тогдашней молодежи, даже и мне, всегда монархисту - было тошно: почему же это мы такие несчастные? Почему это мы вот до "свобод" никак дорасти не можем? И неужели в самом деле - царь так уж противоречил свободе? Я - монархист до мозга и от мозга костей моих но это никак не значит, что я собираюсь быть чьим бы то ни было рабом. Совсем наоборот: мое личное монархическое чувство - в молодости это было, конечно, только чувство или, точнее, только инстинкт, - базируется как раз на моем личном чрезвычайно обостренном чувстве свободы. Рабом я не чувствовал себя и в 1912 году - хотя в России, где царская власть была отгорожена дворянской властью, - мне нравилось далеко не все. Но о "диктатуре дворянства", как об историческом явлении, я тогда и понятия не имел. И вопрос, который я сейчас поставил бы Милюковым, Ковалевским, Плехановым, Кропоткиным и прочим сеятелям, - если бы они были живы, - вполне позволительно формулировать так: Почему все эти люди, люди ученые и даже профессорствовавшие, не сказали нам, молодежи, что для поисков всяческих свобод нам вовсе не надо переплывать Атлантический океан, или даже Ламанш: что все эти свободы у нас были и что выросли они из нашего древнейшего быта, что в самой своей сущности они рождались из совершенно иного источника, чем западноевропейские, и приводили к иным результатам, чем западноевропейский. В Западной Европе первые шаги всяческих "свобод", вот вроде английской "хартии вольностей" или того же габеас корпус акта, были завоеваниями, которые феодальные бароны оттяпывали от монархии для самих себя, - а никак не для народа, - народ получил эти свободы намного позже - очень намного позже, чем имела их Московская Русь. Свободы Московской Руси выросли из народной толщи, - не из баронских привилегий, - имели в виду народ, и самодержавие защищало эти свободы не для себя, ибо народ никогда не угрожал самодержавию, а для народа, - и против феодалов. В московских условиях - против того слоя людей, которые по западному примеру норовили стать феодалами и - при московских царях - так и не смогли стать. Знали ли все эти профессора и прочие наше прошлое? Конечно, знали - не могли не знать. Почему они или скрывали его вовсе или говорили о нем только мельком, сопровождая реальные факты иллюзорными выводами, или пытались отделаться скороговоркой: от целовальников, - для того, чтобы говорить об английском суде присяжных; от губных старост - для того, чтобы НЕ говорить о положении современной им Ирландии", об "абсолютизме" - для того, чтобы переврать русское понятие самодержавия? Ответом на этот вопрос является вся моя книга. СООБРАЖЕНИЕ НОМЕР ТРЕТИЙ Если вы вдумаетесь - а по мере возможности и постараетесь вчувствоваться в весь СТИЛЬ московского государственного устройства и если вы его сравните с западноевропейским, то вас не может не поразить одна, - давно забытая всеми нами вещь: в нем не было той разделенности, того торгашества, той "враждебности", которые Ключевский и прочие считают само собою разумеющимися для, например, отношений между центральной и местной властью. Вы видите: собор не хватает за горло царя и обе эти силы, спаянные в один монолит, заняты, в сущности только взаимопомощью. Царь говорит собору самые приятные вещи - иногда даже кается перед ним. Собор мудро и твердо - "честно и грозно", по великолепной формулировке тех времен, - стоит на страже Родины и Государя и ни разу даже и не попытался поколебать царскую власть. А иногда и царь обращается к Собору с просьбой: так Иван Грозный на соборе 1650 года обратился к Собору и к народу совсем уже не парламентарным способом: "Люди Божьи и нам дарованные, молю вашу веру к Богу и к нам любовь: ныне нам ваших обид и разорений исправить невозможно, молю вас, - оставьте друг другу вражды и тяготы свои". Дело касалось массы исков обывателей ко всякого рода кормленщикам: Грозный просил о своеобразной амнистии по этим искам.
|