Къ другому {226} концу барака сгоняютъ всю толпу лагерниковъ -- кого съ вещами, кого безъ вещей. Сгоняютъ съ ненужной грубостью, съ ударами, съ расшвыриваниемъ по бараку жалкаго борохла лагерниковъ... Да, это вамъ не Якименко, съ его патрицианскимъ профилемъ, съ его маникюромъ и съ его "будьте добры"... Или, можетъ быть, это -- просто другое лицо Якименки? Хаосъ и кабакъ. Распоряжается одновременно человекъ восемь -- и каждый по своему. Поэтому никто не знаетъ, что отъ него требуется и о чемъ, въ сущности, идетъ речь. Наконецъ, все три сотни лагерниковъ согнаны въ одинъ конецъ барака и начинается "инвентаризация"... Передо мной -- списки заключенныхъ, съ отметками о количестве отработанныхъ дней, и куча "арматурныхъ книжекъ". Это -- маленькия книжки изъ желтой ноздреватой бумаги, куда записывается, обычно карандашомъ, все получаемое лагерникомъ "вещевое довольство". Тетрадки порастрепаны, бумага разлезлась, записи -- местами стерты. Въ большинстве случаевъ ихъ и вовсе нельзя разобрать -- а ведь дело идетъ о такихъ "материальныхъ ценностяхъ", за утрату которыхъ лагерникъ обязанъ оплатить ихъ стоимость въ десятикратномъ размере. Конечно, заплатить этого онъ вообще не можетъ , но зато его лишаютъ и той жалкой трешницы "премвознаграждения", которая время отъ времени даетъ ему возможность побаловаться пайковой махоркой или сахаромъ... Между записями этихъ книжекъ и наличиемъ на лагернике записаннаго на него "вещдовольствия" нетъ никакого соответствия -- хотя бы даже приблизительнаго. Вотъ стоитъ передо мной почти ничего не понимающий по русски и, видимо, помирающий отъ цынги дагестанский горецъ. На немъ нетъ отмеченнаго по книжке бушлата. Пойдите, разберитесь -- его ли подпись поставлена въ книжке въ виде кособокаго крестика въ графе: "подпись заключеннаго"? Получилъ ли онъ этотъ бушлатъ въ реальности или сей последний былъ пропитъ соответствующимъ каптеромъ въ компании соответствующаго начальства, съ помощью какого-нибудь бывалаго урки сплавленъ куда-нибудь на олонецкий базаръ и приписанъ ничего не подозревающему горцу? Сколько тоннъ советской сивухи было опрокинуто въ бездонныя начальственныя глотки за счетъ никогда не выданныхъ бушлатовъ, сапогъ, шароваръ, приписанныхъ мертвецамъ, беглецамъ, этапникамъ на какой-нибудь БАМ, неграмотнымъ или полуграмотнымъ мужикамъ, не знающимъ русскаго языка нацменамъ. И вотъ, где-нибудь въ Чите, на Вишере, на Ухте будутъ забирать отъ этого Халилъ Оглы его последние гроши. И попробуйте доказать, что инкриминируемые ему сапоги никогда и не болтались на его цынготныхъ ногахъ. Попробуйте доказать это здесь, на девятнадцатомъ квартале. И платитъ Халилъ Оглы свои трешницы... Впрочемъ, съ даннаго Халила особенно много трешницъ взять уже не успеютъ... Самъ процессъ "инвентаризации" проходитъ такъ: изъ толпы лагерниковъ вызываютъ по списку одного. Онъ подходитъ къ {227} месту своего постояннаго жительства на нарахъ, забираетъ свой скарбъ и становится шагахъ въ пяти отъ стола. Къ месту жительства на нарахъ ищейками бросаются двое оперативниковъ и устраиваютъ тамъ пронзительный обыскъ. Лазятъ надъ нарами и подъ нарами, вытаскиваютъ мятую бумагу и тряпье, затыкающее много численныя барачныя дыры изъ барака во дворъ, выколупываютъ глину, которою замазаны безчисленныя клопиныя гнезда. Двое другихъ накидываются на лагерника, общупываютъ его, вывертываютъ наизнанку все его тряпье, вывернули бы наизнанку и его самого, если бы къ тому была хоть малейшая техническая возможность. Ничего этого не нужно -- ни по инструкции, ни по существу, но привычка -- вторая натура... Я на своемъ веку видалъ много грязи, голода, нищеты и всяческой рвани. Я видалъ одесский и николаевский голодъ, видалъ таборы раскулаченныхъ кулаковъ въ Средней Азии, видалъ рабочия общежития на торфозаготовкахъ -- но такого еще не видывалъ никогда. Въ бараке было такъ жарко именно потому, что половина людей были почти голы. Между оперативниками и "инвентаризируемыми" возникали, напримеръ, такие споры: считать ли две рубахи за две или только за одну въ томъ случае, если оне были приспособлены такъ, что целыя места верхней прикрывали дыры нижней, а целыя места нижней более или менее маскировали дыры верхней. Каждая изъ нихъ, взятая въ отдельности, конечно, уже не была рубахой -- даже по масштабамъ советскаго концлагеря, но две оне, вместе взятыя, давали человеку возможность не ходить совсемъ ужъ въ голомъ виде. Или: на лагернике явственно две пары штановъ -- но у одной нетъ левой штанины, а у второй отсутствуетъ весь задъ. Обе пары, впрочемъ, одинаково усыпаны вшами... Оперативники норовили отобрать все -- опять-таки по своей привычке, по своей тренировке ко всякаго рода "раскулачиванию" чужихъ штановъ.
|