Изъ литературнаго архива извлечена столетней давности "усмешка горькая обманутаго сына надъ промотавшимся отцомъ", и дело ограничивается, такъ сказать, "вербальными нотами". Эмигрантския отцы, что и говорить, промотались, но такъ промотаться, какъ промотались советские партийные отцы, не удавалось, кажется, въ истории мироздания еще никому. Я хотелъ бы установить свою наблюдательную точку зрения -- т.е. ту точку, съ которой я наблюдаю этотъ споръ. Между "отцами и детьми" я занимаю некую промежуточную позицию: изъ "детей" явственно уже выросъ, до отцовъ какъ будто еще не доросъ. Мы съ Юрой играемъ въ одной и той же футбольной {335} команде: онъ -- хавбэкомъ, я -- бэкомъ: какие ужъ тутъ "отцы и дети"... И какъ бы ни оценивать политическое значение Хлебниковской решимости ухлопать собственнаго отца -- решимость производила все-таки тягостное впечатление и на меня, и на Юру. Когда Хлебниковъ ушелъ, Юра съ разсеяннымъ видомъ сгребъ съ доски недоигранную партию и сказалъ: -- Знаешь, Ватикъ, нужно драпать. Я не специалистъ по резне... А здесь будутъ резать, охъ, здесь будутъ резать... Помнишь Сеньку Б.? Я помнилъ и Сеньку Б., и многое еще другое. А съ Сенькой Б. произошелъ такой эпизодъ -- очень коротенький и очень характерный для проблемы "отцовъ и детей". У меня въ Москве былъ хороший знакомый Семенъ Семеновичъ Б. -- коммунистъ изъ рабочихъ, партийный работникъ завода, изъ угасающихъ энтузиастовъ революции. У меня были съ нимъ кое-какия дела по части "культуры быта" и "красивой жизни" (эти темы разрабатывались уже очень давно, въ особенности въ годы, когда есть совсемъ было нечего, -- какъ сейчасъ моды, фокстротъ). У этого Семена Семеновича былъ сынъ Сеня -- парень летъ 20--22-хъ, работавший на томъ же заводе техникомъ. Онъ былъ изобретателемъ -- говорятъ, талантливымъ, -- и Юра былъ съ нимъ "въ контакте" по поводу постройки лыжнаго буера. Мы съ Юрой какъ-то зашли въ ихъ комнатушку на Н-ой улице. Сынъ сидитъ у окна за газетой, отецъ куда-то собирается и запихиваетъ какия-то бумаги въ свой портфель. Спрашиваю: -- Вы куда, Семенъ Семеновичъ? -- Въ парткомъ. Сынъ, не отрывая глазъ отъ газеты: -- Папаша въ парткомъ идутъ... Торговать своимъ роскошнымъ пролетарскимъ теломъ. Отецъ оторвался отъ своего портфеля и посмотрелъ на сына съ какимъ-то горькимъ негодованиемъ: -- Ужъ ты... ужъ помолчалъ бы ты... -- Помолчать... Пусть те молчатъ, которые съ голоду подохли. И обращаясь ко мне: -- Б.....тъ наши папаши. За партийную книжку -- на любую кровать. Отецъ стукнулъ кулакомъ по портфелю. -- Молчи ты, щенокъ, гнида!.. А то я тебя... -- А что вы меня, папаша, къ стеночке поставите?.. А? Вы за партийную книжку не только свой народъ, а и своего сына задушить готовы... Отецъ сжалъ зубы, и все лицо его перекосилось. И сынъ, и отецъ стояли другъ передъ другомъ и тяжело дышали... Потомъ отецъ судорожнымъ движениемъ ткнулъ свой портфель подъ мышку и бросился къ двери... -- Семенъ Семеновичъ, а шапка? -- крикнулъ ему Юра. Семенъ Семеновичъ высунулся изъ двери и протянулъ руку за шапкой. {336} -- Вотъ растилъ... -- сказалъ онъ. -- Молчали бы ужъ, хватитъ, -- крикнулъ ему сынъ въ догонку. ...Какъ видите, это несколько посерьезнее "усмешки горькой..." Долженъ, впрочемъ, сказать, что въ данномъ, конкретномъ, случае сынъ былъ неправъ. Отецъ не "торговалъ своимъ роскошнымъ пролетарскимъ теломъ". Онъ былъ честной водовозной клячей революции, съ ранениями, съ тифами, съ каторжной работой и съ полнымъ сознаниемъ того, что все это было впустую, что годы ушли, что ихъ не воротить такъ же, какъ не воротить загубленныя для социалистическаго рая жизни... И что передъ его лицомъ -- совсемъ вплотную -- стоитъ смерть (онъ былъ весь изъеденъ туберкулезомъ) и что передъ этой смертью у него не было никакого, абсолютно никакого утешения. И сынъ, погибая, не крикнетъ ему, какъ Остапъ Тарасу Бульбе: "слышишь, батьку" -- ибо онъ считаетъ отца проституткой и палачемъ... Да, у большинства партийныхъ отцовъ есть "смягчающия вину обстоятельства"... Но "дети" судятъ по результатамъ... О СВИДеТЕЛЯХЪ И О КАБАКе Топая по карельскимъ болотамъ къ финляндской границе, я всячески представлялъ себе, что и какъ я буду докладывать эмиграции, то-есть той части русскаго народа, которая осталась на свободе. Все предшествующие побегу годы я разсматривалъ себя, какъ некоего разведчика, который долженъ сообщить все и слабыя, и сильныя стороны врага. Но именно врага. Я не предполагалъ двухъ вещей: что мне будетъ брошенъ упрекъ въ ненависти къ большевизму и что мне придется доказывать существование советскаго кабака. Я считалъ и считаю, что ненависть къ строю, который отправляетъ въ могилу миллионы людей моей родины, -- это не только мое право, но и мой долгъ.
|