Къ завтрашнему утру эти только что начинающие жить юноши и девушки превратятся въ груду кроваваго человечьяго мяса... Передъ глазами пошли красные круги... Сейчасъ, тринадцать летъ спустя, эта картина была такъ трагически ярка, какъ если бы я видалъ ее не въ воспоминанияхъ, а въ действительности. Только что прошедшая толпа лесорубовъ была, въ сущности, такой же обреченной, какъ и украинская молодежь во дворе одесской тюрьмы... Да, нужно бежать! Дальше на северъ я не поеду. Нужно возвращаться въ Медгору и все силы, нервы, мозги вложить въ нашъ побегъ... Я взялъ подъ узды свою клячку и поволокъ ее обратно на лагпунктъ. Навстречу мне по лагерной улице шелъ какой-то мужиченка съ пилой въ рукахъ, остановился, посмотрелъ на клячу и на меня и сказалъ: "доехали, мать его..." Да, действительно, доехали... Начальникъ лагпункта предложилъ мне другую лошадь, впрочемъ, безъ ручательства, что она будетъ лучше первой. Я отказался -- нужно ехать дальше. "Такъ моторка же только черезъ день на северъ пойдетъ". "Я вернусь въ Медгору и поеду по железной дороге". Начальникъ лагпункта посмотрелъ на меня подозрительно и испуганно... Было около шести часовъ вечера. До отхода моторки на югъ {430} оставалось еще девять часовъ, но не было силъ оставаться на лагпункте. Я взялъ свой рюкзакъ и пошелъ на пристань. Огромная площадь была пуста по-прежнему, въ загоне не было ни щепочки. Пронизывающий ветеръ развевалъ по ветру привешанныя на триумфальныхъ аркахъ красныя полотнища. Съ этихъ полотнищъ на занесенную пескомъ безлюдную площадь и на мелкую рябь мертваго затона изливался энтузиазмъ лозунговъ о строительстве, о перековке и о чекистскихъ методахъ труда... Широкая дамба-плотина шла къ шлюзамъ. У берега дамбу уже подмыли подпочвенныя воды, гигантские ряжи выперлись и покосились, дорога, проложенная по верху дамбы, осела ямами и промоинами... Я пошелъ на шлюзы. Сонный "каналохранникъ" бокомъ посмотрелъ на меня изъ окна своей караулки, но не сказалъ ничего... У шлюзныхъ воротъ стояла будочка съ механизмами, но въ будочке не было никого. Сквозь щели въ шлюзныхъ воротахъ звонко лились струйки воды. Отъ шлюзовъ дальше къ северу шло все то же полотно канала, местами прибрежныя болотца переливались черезъ края набережной и намывали у берега кучки облицовочныхъ булыжниковъ... И это у самаго Водораздела! Что же делается дальше на севере? Видно было, что каналъ уже умиралъ. Не успели затухнуть огненные языки энтузиазма, не успели еще догнить въ карельскихъ трясинахъ "передовики чекистскихъ методовъ труда", возможно даже, что последние эшелоны "беломорстроевцевъ" не успели еще до ехать до БАМа -- а здесь уже началось запустение и умирание... И мне показалось: вотъ если стать спиной къ северу, то впереди окажется почти вся Россия: "отъ хладныхъ финскихъ скалъ", отъ Кремля, превращеннаго въ укрепленный замокъ средневековыхъ завоевателей, и дальше -- до Днепростроя, Криворожья, Донбасса, до прокладки шоссе надъ стремнинами Ингуна (Сванетия), оросительныхъ работъ на Чуй-Вахше, и еще дальше -- по Турксибу на Караганду, Магнитогорскъ -- всюду энтузиазмъ, стройка, темпы, "выполнение и перевыполнение" -- и потомъ надо всемъ этимъ мертвое молчание. Одинъ изъ моихъ многочисленныхъ и весьма разнообразныхъ приятелей, передовикъ "Известий", отстаивалъ такую точку зрения: власть грабить насъ до копейки, изъ каждаго ограбленнаго рубля девяносто копеекъ пропадаетъ впустую, но на гривенникъ власть все-таки что-то строитъ. Тогда -- это было въ 1930 году -- насчетъ гривенника я не спорилъ: да, на гривенникъ, можетъ быть, и остается. Сейчасъ, въ 1934 году, да еще на Беломорско-Балтийскомъ канале, я усумнился даже и насчетъ гривенника. Больше того, -- этотъ гривенникъ правильнее брать со знакомъ минусъ: Беломорско-Балтийский каналъ точно такъ же, какъ Турксибъ, какъ сталинградский тракторный, какъ многое другое, это пока не приобретение для страны, это -- дальнейшая потеря крови на поддержание ненужныхъ гигантовъ и на продолжение ненужныхъ производствъ. Сколько еще денегъ и жизней будетъ сосать этотъ заваливающийся каналъ? Вечерело. Я пошелъ къ пристани. Тамъ не было никого. Я {431} улегся на песке, досталъ изъ рюкзака одеяло, прикрылся имъ и постарался вздремнуть. Но сырой и холодный ветеръ съ северо-востока, съ затона, холодилъ ноги и спину, забирался въ мельчайшия щели одежды. Я сделалъ такъ, какъ делаютъ на пляжахъ, -- нагребъ на себя песку, согрелся и уснулъ. Проснулся я отъ грубаго оклика. На бледно-зеленомъ фоне ночного неба вырисовывались фигуры трехъ вохровцевъ съ винтовками на изготовку. Въ рукахъ у одного былъ керосиновый фонарикъ. -- А ну, какого чорта ты тутъ разлегся? Я молча досталъ свое командировочное удостоверение и протянулъ его ближайшему вохровцу.
|