Я такъ же инстинктивно уже нащупалъ ногу напавшаго и подвернулъ подъ нее свое колено: получается страшный "ключъ", ломающий ногу, какъ щепку... Сверху раздался громкий хохотъ Бориса, а надъ своимъ ухомъ я разслышалъ натужное сопение Юрочки... Черезъ несколько секундъ Юра лежалъ на обеихъ лопаткахъ. Я былъ раздраженъ до ярости. Конечно, дружеская драка давно уже вошла въ традиции нашего, какъ когда-то говорилъ Юра, "развеселаго семейства" этакимъ веселымъ, жизнерадостнымъ, малость жеребячьимъ обрядомъ. Съ самыхъ юныхъ летъ для Юрочки не было большаго удовольствии, какъ подраться со своимъ собственнымъ отцомъ -- и после получаса возни взобраться на отцовский животъ и пропищать: "сдаешься?" Но это было на воле. А здесь, въ лагере? Въ состоянии такой дикой нервной напряженности? Что было бы, если бы Бобинъ смехъ я услыхалъ на полминуты позже? Но у Юры былъ такой сияющий видъ, онъ былъ такъ облепленъ снегомъ, ему было такъ весело после всехъ этихъ {194} урчевскихъ ночей, БАМа, списковъ, эшелоновъ и прочаго, жеребенкомъ поваляться въ снегу, что я только вздохнулъ. За столько месяцевъ -- первый проблескъ юности и жизнерадостности: зачемъ я буду портить его? Прочистили очки, выковыряли снегъ изъ-за воротовъ и изъ рукавовъ и поползли наверхъ. Борисъ протянулъ свою лапу и съ мягкой укоризной сказалъ Юре: -- А все-таки, Юрчикъ, такъ делать не полагается. Жаль, что я не успелъ тебя перехватить. -- А что тутъ особеннаго? Что, у Ватика разрывъ сердца будетъ? -- Съ Ванинымъ сердцемъ ничего не будетъ, а вотъ съ твоей рукой или ребрами можетъ выйти что-нибудь вроде перелома -- разве Ва могъ знать, кто на него нападаетъ? Мы ведь въ лагере, а не въ Салтыковке... Юра былъ несколько сконфуженъ, но солнце сияло слишкомъ ярко, чтобы объ этомъ инциденте стоило говорить... Мы уселись въ снегъ, и я сообщилъ о своей ночной беседе съ Чекалинымъ, которая, впрочемъ, актуальнаго интереса теперь уже не представляла. Борисъ и Юра сообщили мне следующее: Я, оказывается, проспалъ больше сутокъ. Вчера утромъ Чекалинъ со своимъ докторомъ пришелъ на погрузочный пунктъ, проверилъ десятка три этапниковъ, составилъ актъ о томъ, что ББК подсовываетъ ему людей, уже дважды снятыхъ съ этаповъ по состоянию здоровья, селъ въ поездъ и уехалъ, оставивъ Якименку, такъ сказать, съ разинутымъ ртомъ. Якименко забралъ своихъ медгорскихъ специалистовъ, урчевский активъ, личныя дела, машинки и прочее -- и изволилъ отбыть въ Медгору. О насъ съ Юрой никто почему-то и не заикался: то-ли потому, что мы еще не были оффициально проведены въ штатъ УРЧ, то-ли потому что Якименко предпочелъ въ дальнейшемъ нашими просвещенными услугами не пользоваться. Остатки подпорожскаго отделения какъ будто будутъ переданы соседнему съ нимъ Свирьскому лагерю (границы лагерей на окраинахъ проведены съ такой-же точностью, какъ раньше были проведены границы губерний; на картахъ этихъ лагерныхъ границъ, конечно, нетъ). Возникала проблема: следуетъ ли намъ "съориентироваться" такъ, чтобы остаться здесь, за Свирьлагомъ, или попытаться перебраться на северъ, въ ББК, куда будетъ переправлена часть оставшагося административнаго персонала подпорожскаго отделения?.. Но тамъ будетъ видно. "Довлеетъ дневи злоба его". Пока что светитъ солнышко, на душе легко и оптимистично, въ кармане лежитъ еще чекалинская икра -- словомъ carpe diem. Чемъ мы и занялись. ЛИКВИДКОМЪ Несколько дней мы съ Юрой болтались въ совсемъ неприкаянномъ виде. Комендатура пока что выдавала намъ талончики на обедъ и хлебъ, дрова для опустелой палатки мы воровали на электростанции. Юра, пользуясь свободнымъ временемъ, приноровился {195} ловить силками воронъ въ подкрепление нашему лагерному меню... Борисъ возился со своими амбулаториями, больницами и слабосилками. Черезъ несколько дней выяснилось, что Подпорожье действительно передается Свирьлагу, и на месте Подпорожскаго "штаба" возни къ ликвидационный комитетъ во главе съ бывшимъ начальникомъ отделения тов. Видеманомъ, массивнымъ и мрачнымъ мужчиной съ объемистымъ животомъ и многоэтажнымъ затылкомъ, несмотря на свои 30-35 летъ. Я смотрелъ на него и думалъ, что этотъ-то до импотенции не дойдетъ, какъ дошелъ Чекалинъ. Этому пальца въ ротъ не клади. Управляющимъ делами ликвидкома была милая женщина, Надежда Константиновна, жена заключеннаго агронома, бывшаго коммуниста и бывшаго заместителя наркома земледелия, я уже не помню какой республики. Сама она была вольно-наемной. Мы съ Юрой приноровились въ этотъ ликвидкомъ на скромныя амплуа "завпишмашечекъ". Отъ планово-экономическихъ и литературно-юридическихъ перспективъ я ухитрился уклониться: хватитъ. Работа въ ликвидкоме была тихая. Работали ровно десять часовъ въ сутки, были даже выходные дни. Спешить было некому и некуда. И вотъ я сижу за машинкой и подъ диктовку представителей ликвидационной комиссии ББК и приемочной комиссии Свирьлага мирно выстукиваю безконечныя ведомости: "Баракъ № 47, дощатый, въ вагонку...
|