Голова кружилась и ноги подгибались. Хорошо бы никуда не идти, свалиться прямо здесь и заснуть. Но я, пошатываясь, вышелъ изъ УРЧ и сталъ спускаться съ лестницы. По дороге вспомнилъ о нашемъ списке для Чекалина. Списокъ относился къ этапу, который долженъ былъ отправиться завтра или, точнее, сегодня. Ну, конечно, Чекалинъ этотъ списокъ взялъ, какъ и прежние списки. А вдругъ не взялъ? Чепуха, почему бы онъ могъ не взять! Ну, а если не взялъ? Это былъ нашъ рекордный списокъ -- на 147 человекъ... И оставлять его въ щели на завтра ? Днемъ могутъ заметить... И тогда?.. Потоптавшись въ нерешительности на лестнице, я все-таки поползъ наверхъ. Открылъ дверь въ неописуемую урчевскую уборную, просунулъ руку. Списокъ былъ здесь. Я чиркнулъ спичку. Да, это былъ нашъ списокъ (иногда бывали записки отъ Чекалина -- драгоценный документъ на всякий {165} случай: Чекалинъ былъ очень неостороженъ). Почему Чекалинъ не взялъ его? Не могъ? Не было времени? Что-жъ теперь? Придется занести его Чекалину. Но при мысли о томъ, что придется проваливаться по сугробамъ куда-то за две версты до Чекалинской избы, меня даже ознобъ прошибъ. А не пойти? Завтра эти сто сорокъ семь человекъ поедутъ на БАМ... Какие-то обрывки мыслей и доводовъ путано бродили въ голове. Я вышелъ на крыльцо. Окна УРЧ отбрасывали белые прямоугольники света, заносимые снегомъ и тьмой. Тамъ, за этими прямоугольниками, металась вьюжная приполярная ночь. Две версты? Не дойду. Ну его къ чертямъ! И съ БАМомъ, и со спискомъ, и съ этими людьми. Имъ все равно погибать: не по дороге на БАМ, такъ где-нибудь на Лесной Речке. Пойду въ палатку и завалюсь спать. Тамъ весело трещитъ печурка, можно будетъ завернуться въ два одеяла -- и въ Юрино тоже... Буду засыпать и думать о земле, где нетъ разстреловъ, БАМа, девочки со льдомъ, мертвеннаго лица сына... Буду мечтать о какой-то странной жизни, можетъ быть, очень простой, можетъ быть, очень бедной, но о жизни на воле. О невероятной жизни на воле. .. Да, а списокъ-то какъ? Я не безъ труда сообразилъ, что я сижу на снегу, упершись спиной въ крыльцо и вытянувъ ноги, которыя снегъ уже замелъ до кончиковъ носковъ. Я вскочилъ, какъ будто мною выстрелили изъ пушки. Такъ по идиотски погибнуть? Замерзнуть на дороге между УРЧ и палаткой? Распустить свои нервы до степени какого-то лунатизма? Къ чортовой матери! Пойду къ Чекалину. Спитъ -- разбужу! Чортъ съ нимъ! ПОСЛеДНиЕ ИЗЪ МОГИКАНЪ Пошелъ. Путался во тьме и сугробахъ; наконецъ, набрелъ на плетень, отъ котораго можно было танцевать дальше. Мыслями о томъ, какъ бы дотанцевать, какъ бы не запутаться, какъ бы не свалиться -- было занято все внимание. Такъ что возгласъ: "Стой, руки вверхъ!" -- засталъ меня въ состоянии полнейшаго равнодушия. Я послалъ возглашающаго въ нехорошее место и побрелъ дальше. Но голосъ крикнулъ: "это вы?" Я резонно ответилъ, что это, конечно, я. Изъ вьюги вынырнула какая-то фигура съ револьверомъ въ рукахъ. -- Вы куда? Ко мне? Я узналъ голосъ Чекалина. -- Да, я къ вамъ. -- Списокъ несете? Хорошо, что я васъ встретилъ. Только что приехалъ, шелъ за этимъ самымъ спискомъ. Хорошо, что вы его несете. Только послушайте -- ведь вы же интеллигентный человекъ! Нельзя же такъ писать. Ведь это чортъ знаетъ что такое, что фамилии -- а цифръ разобрать нельзя. {166} Я покорно согласился, что почеркъ у меня, действительно, -- бываетъ и хуже, но не часто. -- Ну, идемъ ко мне, тамъ разберемся. Чекалинъ повернулся и нырнулъ во тьму. Я съ трудомъ поспевалъ за нимъ. Проваливались въ какие-то сугробы, натыкались на какие-то пни. Наконецъ, добрели... Мы поднялись по темной скрипучей лестнице. Чекалинъ зажегъ светъ. -- Ну вотъ, смотрите, -- сказалъ онъ своимъ скрипучимъ раздраженнымъ голосомъ. -- Ну, на что это похоже? Что это у васъ: 4? 1? 7? 9? Ничего не разобрать. Вотъ вамъ карандашъ. Садитесь и поправьте такъ, чтобы было понятно. Я взялъ карандашъ и уселся. Руки дрожали -- отъ холода, отъ голода и отъ многихъ другихъ вещей. Карандашъ прыгалъ въ пальцахъ, цифры расплывались въ глазахъ. -- Ну, и распустили же вы себя, -- сказалъ Чекалинъ укоризненно, но въ голосе его не было прежней скрипучести. Я что-то ответилъ... -- Давайте, я буду поправлять. Вы только говорите мне, что ваши закорючки означаютъ. Закорюкъ было не такъ ужъ много, какъ этого можно было бы ожидать. Когда все оне были расшифрованы, Чекалинъ спросилъ меня: -- Это все больные завтра шняго эшелона? Я махнулъ рукой. -- Какое все. Я вообще не знаю, есть ли въ этомъ эшелоне здоровые. -- Такъ почему же вы не дали списка на всехъ больныхъ? -- Знаете, товарищъ Чекалинъ, даже самая красивая девушка не можетъ дать ничего путнаго, если у нея нетъ времени для сна. Чекалинъ посмотрелъ на мою руку. -- Н-да, -- протянулъ онъ.
|