Такъ ничего и не вышло. Раскольниковскаго вопроса о Наполеоне и "твари дрожащей" я такъ и не решилъ. Мучительная борьба самого себя съ собою была закончена выпивкой въ Динамо, и после оной я къ этимъ детективнымъ проектамъ больше не возвращался. Стало на много легче... Одинъ разъ оружие чуть было не подвернулось случайно. Я сиделъ на берегу Вички, верстахъ въ пяти къ северу отъ Медгоры, и удилъ рыбу. Уженье не давалось, и я былъ обиженъ и на судьбу, и на себя: вотъ люди, которымъ это, въ сущности, не надо, удятъ, какъ следуетъ. А мне надо, надо для пропитания во время побега, и решительно ничего не удается. Мои прискорбныя размышления прервалъ чей-то голосъ. -- Позвольте-ка, гражданинъ, ваши документы. Оборачиваюсь. Стоитъ вохровецъ. Больше не видно никого. Документы вохровецъ спросилъ, видимо, только такъ, для очистки совести: интеллигентнаго вида мужчина въ очкахъ, занимающийся столь мирнымъ промысломъ, какъ уженье рыбы, никакихъ специальныхъ подозрений вызвать не могъ. Поэтому вохровецъ велъ себя несколько небрежно: взялъ винтовку подъ мышку и протянулъ руку за моими документами. {452} Планъ вспыхнулъ, какъ молния -- со всеми деталями: левой рукой отбросить въ сторону штыкъ винтовки, правой -- ударъ кулакомъ въ солнечное сплетение, потомъ вохровца -- въ Вичку, ну, и такъ далее. Я уже совсемъ было приноровился къ удару -- и вотъ, въ кустахъ хрустнула ветка, я обернулся и увидалъ второго вохровца съ винтовкой на изготовку. Перехватило дыхание. Если бы я этотъ хрустъ услыхалъ на секунду позже, я ухлопалъ бы перваго вохровца, и второй -- ухлопалъ бы меня... Проверивъ мои документы, патруль ушелъ въ лесъ. Я пытался было удить дальше, но руки слегка дрожали... Такъ кончились мои попытки добыть оружие... ТЕХНИЧЕСКиЯ ПРЕДПОСЫЛКИ Дата нашего побега -- полдень 28-го июля 1934 года -- приближалась съ какою-то, я бы сказалъ, космической неотвратимостью. Если при нашихъ первыхъ попыткахъ побега еще оставалось некое ощущение "свободы воли": возможность "въ случае чего" -- какъ это было съ болезнью Юры -- сразу дать отбой, отложить побегъ, какъ-то извернуться, перестроиться, -- то сейчасъ такой возможности не было вовсе. Въ 12 часовъ дня 28-го июля Борисъ уйдетъ изъ своего Лодейнаго Поля въ лесъ, къ границе. Въ этотъ же полдень должны уйти и мы. Если мы запоздаемъ -- мы пропали. Лодейное Поле дастъ телеграмму въ Медгору: одинъ Солоневичъ сбежалъ, присмотрите за оставшимися. И тогда -- крышка. Или, если бы случилось событие, которое заставило бы насъ съ Юрой бежать на день раньше Бориса, такую же телеграмму дала бы Медвежья Гора въ Лодейное Поле и съ такими же последствиями... Практически -- это не осложнило нашего побега. Но психически жесткость даты побега все время висела на душе: а вдругъ случится что-нибудь совсемъ непредвиденное, вотъ вроде болезни -- и тогда что? Но ничего не случилось. Технически предпосылки складывались -- или были подготовлены -- почти идеально. Мы были сыты, хорошо тренированы, въ тайнике въ лесу было запрятано несколько пудовъ продовольствия, были компасы, была такая свобода передвижения, какою не пользовалось даже и несчастное "вольное население" Карелии. Меня уже знали въ лицо все эти вохровцы, оперативники, чекисты и прочая сволочь -- могли спросить документы, но придираться бы ни въ какомъ случае не стали... А все-таки было очень тревожно... Какъ-то не верилось: неужели все это -- не иллюзия? Вспоминалось, какъ въ ленинградскомъ ГПУ мой следователь, товарищъ Добротинъ, говорилъ мне веско и слегка насмешливо: "Наши границы мы охраняемъ крепко, железной рукой... Вамъ повезло, что васъ арестовали по дороге... Если бы не мы, васъ все равно арестовали бы, но только арестовали бы пограничники -- а они, знаете, разговаривать не любятъ..." И потомъ -- съ презрительной улыбочкой: {453} -- И -- неглупый же вы человекъ, Иванъ Лукьяновичъ, ну, какъ вы могли думать, что изъ Советской России такъ просто уйти: взялъ и ушелъ... Могу васъ уверить -- это дело не такъ просто... Одному изъ тысячи, быть можетъ, удается... Въ свое время начальникъ оперативной части тов. Подмоклый говорилъ приблизительно то же самое. И въ сильно пьяномъ виде, разсказывая мне историю побега группы туломскихъ инженеровъ, презрительно оттопыривалъ мокрыя отъ водки синия свои губы: -- Чудаки, а еще образованные... Такъ у насъ же сексотъ на сексоте сидитъ... Чудаки... Продовольствие въ лесъ носили... А намъ -- что? Пусть себе носятъ... Мы тоже носили свое продовольствие въ лесъ: не такая ужъ, оказывается, новая система... И, можетъ быть, товарищъ Подмоклый, протягивая мне свою стопку и провозглашая: "ну, дай Богъ, въ предпоследний", где-то ухмылялся про себя: "ну, ужъ теперь-то ты бежишь въ последний разъ -- таскай, таскай свое продовольствие въ лесъ"... Какъ разъ передъ побегомъ я узналъ трагическую историю трехъ священниковъ, которые пытались бежать изъ Повенца въ Финляндию: двое погибли въ лесу отъ голода, третий, наполовину обезумевший отъ лишений, -- пришелъ въ какую-то деревню и сдался въ пленъ -- его разстреляли даже и безъ следствия... ___ Вспоминались разсказы какого-то "басмача" -- узбека, съ которымъ мы еще зимой пилили ледъ на озере.
|