Въ России такая идея и въ голову не приходила... Но, конечно, вопросъ о томъ, что будутъ делать якименки, добравшись до власти, вставалъ передъ всеми нами въ томъ аспекте, какого эмиграция не знаетъ. Отказъ отъ идеи мировой революции, конечно, ни въ какой мере не означаетъ отказа отъ коммунизма въ России. Но если, добравшись до власти, якименки, въ интересахъ собственнаго благополучия и, если хотите, то и собственной безопасности, начнутъ сворачивать коммунистическия знамена и постепенно, "на тормозахъ", переходить къ строительству того, что въ эмиграции называется национальной Россией (почему, собственно, коммунизмъ не можетъ быть "национальнымъ явлениемъ", была же инквизиция национальнымъ испанскимъ явлениемъ?), -- то тогда какой смыслъ намъ троимъ рисковать своей жизнью? Зачемъ предпринимать побегъ? Не лучше ли еще подождать? Ждали ведь, вотъ, 18 летъ. Ну, еще подождемъ пять. Тяжело, но легче, чемъ прорываться тайгой черезъ границу -- въ неизвестность эмигрантскаго бытия. Если для эмиграции вопросъ о "национальномъ перерождении" (этотъ терминъ я принимаю очень условно) -- это очень, конечно, наболевший, очень близкий, но все же более или менее теоретический {212} вопросъ, то для насъ всехъ трехъ онъ ставился какъ вопросъ собственной жизни... Идти ли на смертельный рискъ побега или мудрее и патриотичнее будетъ переждать? Можно предположить, что вопросы, которые ставятся въ такой плоскости, решаются съ несколько меньшей оглядкой на партийныя традиции и съ несколько более четкимъ разделениемъ желаемаго отъ сущаго -- чемъ когда те же вопросы обсуждаются и решаются подъ влияниемъ очень хорошихъ импульсовъ, но все же безъ ощущения непосредственнаго риска собственной головой. У меня, какъ и у очень многихъ нынешнихъ российскихъ людей, годы войны и революции и, въ особенности, большевизма весьма прочно вколотили въ голову твердое убеждение въ томъ, что ни одна историко-философская и социалистическая теория не стоитъ ни одной копейки. Конечно, гегелевский мировой духъ почти такъ же занимателенъ, какъ и марксистская борьба классовъ. И философския объяснения прошлаго можно перечитывать не безъ некотораго интереса. Но какъ-то такъ выходитъ, что ни одна теория решительно ничего не можетъ предсказать на будущий день. Более или менее удачными пророками оказались люди, которые или только прикрывались теорий, или вообще никакихъ делъ съ ней не имели. Такимъ образомъ, для насъ вопросъ шелъ не о перспективахъ революции, разсматриваемыхъ съ какой бы то ни было философской точки зрения, а только о живыхъ взаимоотношенияхъ живыхъ людей, разсматриваемыхъ съ точки зрения самаго элементарнаго здраваго смысла. Да, совершенно ясно, что ленинская старая гвардия доживаетъ свои последние дни. И потому, что оказалась некоторымъ конкуррентомъ сталинской гениальности, и потому, что въ ней все же были люди, дерзавшие сметь свое суждение иметь (а этого никакая деспотия не любитъ), и потому, что вотъ такая товарищъ Шацъ, при всей ея несимпатичности, воровать все-таки не будетъ (вотъ куритъ же собачьи ножки вместо папиросъ) и Якименке воровать не позволитъ. Товарищъ Шацъ, конечно, фанатичка, истеричка, можетъ быть, и садистка, но какая-то идея у нея есть. У Якименки нетъ решительно никакой идеи. О Видемане и Стародубцеве и говорить нечего... Вся эта старая гвардии -- и Рязановъ, и Чекалинъ, и Шацъ -- чувствуютъ: знамя "трудящихся всего мира" и власть, для поддержки этого знамени созданная, попадаютъ просто напросто въ руки сволочи, и сволочь стоитъ вокругъ каждаго изъ нихъ, лязгая молодыми, волчьими зубами. Что будетъ делать нарицательный Якименко, перегрызя глотку нарицательной Шацъ? Можетъ-ли Сталинъ обойтись безъ Ягоды, Ягода -- безъ Якименки, Якименко -- безъ Видемана, Видеманъ -- безъ Стародубцева и такъ далее? Все они, отъ Сталина до Стародубцева, акклиматизировались въ той специфической атмосфере большевицкаго строя, которая создана ими самими и вне которой имъ никакого житья нетъ. Все это -- профессионалы советскаго управления. Если вы ликвидируете это управление, всемъ имъ делать въ мире будетъ решительно нечего. Что будутъ {213} делать все эти чекисты, хлебозаготовители, сексоты, кооператоры, председатели завкомовъ, секретари партъ-ячеекъ, раскулачиватели, политруки, директора, выдвиженцы, активисты и прочие -- имя же имъ легионъ? Ведь ихъ миллионы! Если даже и не говорить о томъ, что при перевороте большинство изъ нихъ будетъ зарезано сразу, а после постепенной эволюции будетъ зарезано постепенно, -- то все-таки нужно дать себе ясный отчетъ въ томъ, что они -- "специалисты" большевицкаго управленческаго аппарата, самаго громоздкаго и самаго кроваваго въ истории мира. Какая профессия будетъ доступна для всехъ нихъ въ условияхъ небольшевицкаго строя? И можетъ -ли Сталинъ, эволюционнымъ или революционнымъ путемъ, сбросить со своихъ счетовъ миллиона три-четыре людей, вооруженныхъ до зубовъ? На кого онъ тогда обопрется? И какой слой въ России ему поверитъ и ему не припомнить великихъ кладбищъ коллективизации, раскулачивания и лагерей Беломорско-Балтийскаго канала? Нетъ, все эти люди, какъ бы они ни грызлись между собою, -- въ отношении къ остальной стране спаяны крепко, до гроба, спаяны кровью, спаяны и на жизнь, и на смерть.
|