Ключевский, правда, признает что "и до Петра начертана была довольно цельная преобразовательная программа, во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином даже шедшая дальше ее" (стр. 219), а несколько раньше мельком констатирует (стр. 52), что "Петр следовал указаниям своих предшественников, однако, не только не расширил, но еще сузил их программу внешней политики". Можно было бы сказать иначе: предшественники Петра не только "начертали" определенную преобразовательную программу, но и весьма, детально осуществляли ее. Мы уже видели, что армия уже была больше чем наполовину реорганизована, что заводы строились, да и не только заводы, но и корабли, что приглашались иностранные специалисты, что русские купцы заводили свои представительства заграницей и даже вытесняли иностранных купцов с иностранных рынков, что была и аптека, и театры, и даже первая газета. Петр не "начал реформу" и не "следовал указаниям своих предшественников" - он застал реформу уже на ходу, почти на полном ходу. И не только изменил ее направление - он превратил реформу в революцию, а преобразование - в ломку. Технически эта перемена направления объясняется нуждами Северной войны: "денег, как возможно сбирать, понеже деньги суть артерией войны". Принципиально она объясняется тем отвращением ко всему русскому, которое всосал в себя Петр с млеком кокуйских попоек. Кокуйская слобода многое объясняет в психологии Петра. Она объясняет прежде всего тот факт, что - по словам Ключевского - "в Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и общественных сдержек". У Петра - "недостаток суждения и нравственная неустойчивость при гениальных способностях..." Казалось, что природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем великого государя... До конца жизни своей он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии народной жизни". Московские цари воспитывались в Кремле, который имел много плохих сторон, но все-таки давал и некоторые "правила, одухотворяющие и оправдывающие власть", и некоторые "политические понятия", на которых строилось московское государство, и некоторое представление о "физиологии народной жизни". Петр ничего этого не имел - недостаток не столь великий для "хорошего плотника", но катастрофический для " великого государя". Не будем еще раз придираться к вопросу о том, каким это образом у Ключевского совмещается гениальность Петра с "правителем без правил", с политической безграмотностью, с недостатком суждения, нравственной неустойчивость ю и, наконец, неумением предвидеть последствий своих собственных деяний. Постараемся выяснить, откуда все это появилось. Не думаю, чтобы можно было найти окончательный ответ. По всей вероятности, очень энергичный и подвижной мальчик, попав в Кокуйскую атмосферу, где никаких "общественных сдержек" не было и быть не могло, что называется, "свихнулся". "Чин" московских дворцов, с их истовостью и их временами тяжелым обрядом, с их традицией, был заменен публичными домами Кокуя, где вокруг юного царя увивались всякие поставщики удовольствий. Кабак и публичный дом сделались воспитателями Петра. Они скрашивались астролябиями, Теммерманами, ботиками и всякими такими техническими игрушками, до которых так охочи всяческие мальчики во все эпохи человеческой истории. Откуда-то издалека Кремль угрожал дисциплиной. Кремль напоминал об "общественных сдержках", и все поведение Петра по отношению к Кремлю очень напоминает гимназиста, только что покинувшего надоевшие стены и торжественно сжигающего свои учебники: накося - выкуси! Ненависть к Москве и ко всему тому, что с Москвой связано, проходит красной нитью сквозь всю эмоциональную историю Петра. Эту ненависть дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же дал ответ на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а Кокуй - был его форпостом в варварской Москве. Нет Бога, кроме Запада, а Кокуй пророк его. Именно от Кокуя технические реформы Москвы наполнились эмоциональным содержанием: Москву не стоило улучшать - Москву надо было послать ко всем чертям со всем тем, что в ней находилось: с традициями, с бородами, с банями, с Церковью, с Кремлем и с прочим. Историки - даже наиболее расположенные к Петру - недоумевают: зачем, собственно понадобилось столь хулиганское отношение к Церкви, зачем понадобилось бить кнутом за бороду и русское платье ("это было бы смешно, если бы не было безобразно", смущенно замечает Ключевский), зачем потребовалась борьба против бань? Никакого мало-мальски понятного политического смысла во всем этом безобразии найти, конечно, нельзя. Но все это можно понять, как чисто хулиганский протест против той моральной дисциплины, которою вовсе не хотел стеснять себя Петр, как протест против тех "общественных сдержек", которым Петр против опоставил свою "нравственную неустойчивость ". "Нравственная неустойчивость " - результат кокуйского воспитания, упавшего, может быть, на врожденную плодородную почву была определяющим моментом всей деятельности Петра. Такой "неустойчивости" не было даже и у Грозного - тот все-таки каялся.
|