Продуктовъ еврейскаго раскулачивания мне еще видать не приходилось. Другой безпризорникъ-еврей пережилъ историю более путаную и связанную съ Биробиджаномъ -- эта история слишкомъ длинна для данной темы... Вообще здесь былъ некий новый видъ того советскаго интернационала -- интернационала голода, горя и нищеты, -- нивеллирующий все национальныя отличия. Какой-то грузинъ -- уже совсемъ проеденный туберкулезомъ и все время хрипло кашляющий. Утверждаетъ, что онъ сынъ доктора, разстреляннаго ГПУ. -- Ты по грузински говоришь? -- Н-не, забылъ... Тоже... руссификация... Руссификация людей, уходящихъ на тотъ светъ... ___ Разговоръ шелъ какъ-то нервно: ребята то замолкали все, то сразу -- наперебой... Въ голову все время приходило сравнение {417} съ рыбьей стайкой: точно кто-то невидимый и неслышный командуетъ... И въ голосахъ, и въ порывистости настроений, охватывающихъ сразу всю эту безпризорную стайку, было что-то отъ истерики... Не помню, почему именно я одному изъ ребятъ задалъ вопросъ о его родителяхъ -- и меня поразила грубость ответа: -- Подохли. И хренъ съ ними. Мне и безъ родителевъ не хуже... Я повернулся къ нему. Это былъ мальчишка летъ 15--16-ти, съ упрямымъ лбомъ и темными, озлобленными глазами. -- Ой-ли? -- А на хрена они мне сдались? Живу вотъ и безъ нихъ. -- И хорошо живешь? Мальчишка посмотрелъ на меня злобно: -- Да вотъ, какъ хочу, такъ и живу... -- Ужъ будто? -- Въ ответъ мальчишка выругался -- вонюче и виртуозно... -- Вотъ, -- сказалъ я, -- елъ бы ты борщъ, сваренный матерью, а не лагерную баланду. Учился бы, въ футболъ игралъ.. Вши бы не ели. -- А ну тебя къ.... матери, -- сказалъ мальчишка, густо сплюнулъ въ костеръ и ушелъ, на ходу независимо подтягивая свои спадающие штаны. Отойдя шаговъ десятокъ, оглянулся, плюнулъ еще разъ и бросилъ по моему адресу: -- Вотъ тоже еще стерва выискалась!.. Въ глазахъ его ненависть... ___ Позже, по дороге изъ колонии дальше на северъ, я все вспоминалъ этого мальчишку съ его отвратительнымъ сквернословиемъ и съ ненавистью въ глазахъ и думалъ о полной, такъ сказать, законности, о неизбежной обусловленности вотъ этакой психологии. Не несчастная случайность, а общество, организованное въ государство, лишило этого мальчишку его родителей. Его никто не подобралъ и ему никто не помогъ. Съ первыхъ же шаговъ своего "самостоятельнаго" и мало-мальски сознательнаго существования онъ былъ поставленъ передъ альтернативой -- или помереть съ голоду, или нарушать общественные законы въ ихъ самой элементарнейшей форме. Вотъ одинъ изъ случаевъ такого нарушения: Дело было на базаре въ Одессе въ 1925 или 1926 году. Какой-то безпризорникъ вырвалъ изъ рукъ какой-то дамочки каравай хлеба и бросился бежать. Дамочка подняла крикъ, мальчишку какъ-то сбили съ ногъ. Падая, мальчишка въ кровь разбилъ себе лицо о мостовую. Дамочка подбежала и стала колотить его ногой въ спину и въ бокъ. Примеру дамочки последовалъ и еще кое-кто. Съ дамочкой, впрочемъ, было поступлено не по хорошему: какой-то студентъ зверской пощечиной сбилъ ее съ ногъ. Но не въ этомъ дело: лежа на земле, окровавленный и избиваемый, ежась и подставляя подъ удары наиболее выносливыя части своего тела, мальчишка съ жадной торопливостью рвалъ зубами и, {418} не жуя, проглатывалъ куски измазаннаго въ крови и грязи хлеба. Потомъ окровавленнаго мальчишку поволокли въ милицию. Онъ шелъ, всхлипывая, утирая рукавомъ слезы и кровь и продолжая съ той же жадной спешкой дожевывать такой ценой отвоеванный отъ судьбы кусокъ пищи. Никто изъ этихъ детей не могъ, конечно, лечь на землю, сложить руки на животике и съ этакой мирной резиньяцией помереть во славу будущихъ социалистическихъ поколений... Они, конечно, стали бороться за жизнь -- единственнымъ способомъ, какой у нихъ оставался: воровствомъ. Но, воруя, они крали у людей последний кусокъ хлеба -- предпоследняго не имелъ почти никто . Въ нищете советской жизни, въ миллионныхъ масштабахъ социалистической безпризорности -- они стали общественнымъ бедствиемъ. И они были выброшены изъ всякаго общества -- и оффициальнаго, и неоффициальнаго. Они превратились въ бешенныхъ волковъ, за которыми охотятся все. Но въ этомъ мире, который на нихъ охотился, где-то тамъ оставались все же и дети, и родители, и семья, и забота, кое-какая сытость и даже кое-какая безопасность -- и все это было навсегда потеряно для вотъ этихъ десятилетнихъ, для этихъ детей , объявленныхъ более или менее вне закона. Во имя психическаго самосохранения, чисто инстинктивно они вынуждены были выработать въ себе психологию отдельной стаи. И ненавидящий взглядъ моего мальчишки можно было перевести такъ: "А ты мне можешь вернуть родителей, семью, мать, борщъ? Ну, и иди къ чортовой матери, не пили душу"... ___ Мальчишка отошелъ къ другому костру.
|