Въ звериной борьбе за места на нарахъ у нихъ не хватило силъ, и они заползли на полъ, подъ нижния нары, расположились у дверныхъ щелей... Зеленые, оборванные, они робко, взглядами загнанныхъ лошадей, посматриваютъ на более сильныхъ или более оборотистыхъ горожанъ... ..."Въ столицахъ -- шумъ, гремятъ витии"... Столичный шумъ и столичные разстрелы даютъ мировой резонансъ. О травле интеллигенции пишетъ вся мировая печать... Но какая, въ сущности, это ерунда, какая мелочь -- эта травля интеллигенции... Не помещики, не фабриканты, не профессора оплачиваютъ въ основномъ эти страшныя "издержки революции" -- ихъ оплачиваетъ мужикъ. {45} Это онъ, мужикъ, дохнетъ миллионами и десятками миллионовъ отъ голода, тифа, концлагерей, коллективизации и закона о "священной социалистической собственности", отъ всякихъ великихъ и малыхъ строекъ Советскаго Союза, отъ всехъ этихъ сталинскихъ хеопсовыхъ пирамидъ, построенныхъ на его мужицкихъ костяхъ... Да, конечно, интеллигенции очень туго. Да, конечно, очень туго было и въ тюрьме, и въ лагере, напримеръ, мне... Значительно хуже -- большинству интеллигенции. Но въ какое сравнение могутъ идти наши страдания и наши лишения со страданиями и лишениями русскаго крестьянства, и не только русскаго, а и грузинскаго, татарскаго, киргизскаго и всякаго другого. Ведь вотъ -- какъ ни отвратительно мне, какъ ни голодно, ни холодно, какимъ бы опасностямъ я ни подвергался и буду подвергаться еще -- со мною считались въ тюрьме и будутъ считаться въ лагере. Я имею тысячи возможностей выкручиваться -- возможностей, совершенно недоступныхъ крестьянину. Съ крестьяниномъ не считаются вовсе, и никакихъ возможностей выкручиваться у него нетъ. Меня -- плохо ли, хорошо ли, -- но все же судятъ. Крестьянина и разстреливаютъ, и ссылаютъ или вовсе безъ суда, или по такому суду, о которомъ и говорить трудно: я видалъ такие "суды" -- тройка безграмотныхъ и пьяныхъ комсомольцевъ засуживаетъ семью, въ течение двухъ-трехъ часовъ ее разоряетъ въ конецъ и ликвидируетъ подъ корень... Я, наконецъ, сижу не зря. Да, я врагъ советской власти, я всегда былъ ея врагомъ, и никакихъ иллюзий на этотъ счетъ ГПУ не питало. Но я былъ нуженъ, въ некоторомъ роде, "незаменимъ", и меня кормили и со мной разговаривали. Интеллигенцию кормятъ и съ интеллигенцией разговариваютъ. И если интеллигенция садится въ лагерь, то только въ исключительныхъ случаяхъ въ "массовыхъ кампаний" она садится за здорово живешь... Я знаю, что эта точка зрения идетъ совсемъ въ разрезъ съ установившимися мнениями о судьбахъ интеллигенции въ СССР. Объ этихъ судьбахъ я когда-нибудь буду говорить подробнее. Но все то, что я виделъ въ СССР -- а виделъ я много вещей -- создало у меня твердое убеждение: лишь въ редкихъ случаяхъ интеллигенцию сажаютъ за зря, конечно, съ советской точки зрения . Она все-таки нужна. Ее все-таки судятъ. Мужика -- много, имъ хоть прудъ пруди, и онъ совершенно реально находится въ положении во много разъ худшемъ, чемъ онъ былъ въ самыя худшия, въ самыя мрачныя времена крепостного права. Онъ абсолютно безправенъ, такъ же безправенъ, какъ любой рабъ какого-нибудь африканскаго царька, такъ же онъ нищъ, какъ этотъ рабъ, ибо у него нетъ решительно ничего, чего любой деревенский помпадуръ не могъ бы отобрать въ любую секунду, у него нетъ решительно никакихъ перспективъ и решительно никакой возможности выкарабкаться изъ этого рабства и этой нищеты... Положение интеллигенции? Ерунда -- положение интеллигенции по сравнению съ этимъ океаномъ буквально неизмеримыхъ страданий многомиллионнаго и действительно многострадальнаго русскаго мужика. И передъ лицомъ этого океана какъ-то неловко, какъ-то {46} языкъ не поворачивается говорить о себе, о своихъ лишенияхъ: все это -- булавочные уколы. А мужика бьютъ по черепу дубьемъ. И вотъ, сидитъ "сеятель и хранитель" великой русской земли у щели вагонной двери. Январьская вьюга уже намела сквозь эту щель сугробикъ снега на его обутую въ рваный лапоть ногу. Руки зябко запрятаны въ рукава какой-то лоскутной шинелишки временъ мировой войны. Мертвецки посиневшее лицо тупо уставилось на прыгающий огонь печурки. Онъ весь скомкался, съежился, какъ бы стараясь стать меньше, незаметнее, вовсе исчезнуть такъ, чтобы его никто не увиделъ, не ограбилъ, не убилъ... И вотъ, едетъ онъ на какую-то очередную "великую" сталинскую стройку. Ничего строить онъ не можетъ, ибо силъ у него нетъ... Въ 1930-31 году такого этапнаго мужика на Беломорско-Балтийскомъ канале прямо ставили на работы, и онъ погибалъ десятками тысячъ, такъ что на "строительномъ фронте" вместо "пополнений" оказывались сплошныя дыры. Санчасть (санитарная часть) ББК догадалась: прибывающихъ съ этапами крестьянъ раньше, чемъ посылать на обычныя работы, ставили на более или менее "усиленное" питание -- и тогда люди гибли отъ того, что отощавшие желудки не въ состоянии были переваривать нормальной пищи.
|