Так шла история - "русская общественная мысль", русская история , но без России. Достоевский в "Дневнике Писателя" констатировал: "За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой". Это было написано в семидесятых годах прошлого века. Процесс "гниения корней" прогрессировал все время. В эмиграции, в сущности, и гнить было уже нечему. Если в России "сгнили последние корни", то надо надеяться, что в эмиграции догнивают последние иллюзии о каких бы то ни было корнях. Политическую раздробленность и политическое бессилие эмиграции Народно-Монархическое Движение считает логическим и историческим результатом того процесса, который привел Россию - к СССР, а эмиграцию - в эмиграцию. Ввиду этого Народно- Монархическое Движение по самому своему существу стоит совершенно ВHЕ каких бы то ни было иных эмигрантских группировок, с которыми оно может блокироваться или бороться, но от которых оно отличается принципиально: Народно-Монархическое Движение пытается понять интересы русского народа такими, какими этот народ понимал их САМ и это понимание Народно-Монархическое Движение извлекает не из рецептов иностранной философии и не из вымыслов отечественной литературы, а из поступков русского народа за всю его историческую жизнь. Этой исторической жизни русскому народу стыдиться нечего: в условиях беспримерной в истории человечества "географической обездоленности", невиданных в той же истории иностранных нашествий при хроническом перенапряжении всех огромных своих сил - этот народ создал самую великую и самую человечную в истории государственность. Сейчас он стоит на перепутье трех дорог: правой - шляхетско-крепостнической, серединной - буржуазно- капиталистической и левой - философски-утопической. Народно- Монархическое Движение предлагает русскому народу оставить все эти дороги и вернуться домой: в старую Москву, к принципам, проверенным практикой по меньшей мере восьми столетий. ЧТО НАМ НУЖНО Прежде, чем перейти к обоснованиям русской национальной индивидуальности, я попробую установить те нужды, которые само собою разумеются для каждого человека. Эти нужды: а) свобода труда и творчества и б) устойчивость свободы труда и творчества. Нам нужна какая-то страховка и от нашествий и от революций. Или, иначе: от вооруженных и невооруженных интервенций извне. Причем нам необходимо констатировать тот факт, что невооруженная интервенция западно-европейской философии нам обошлась дороже, чем вооруженные нашествия западно-европейских орд. С Наполеоном мы справились в полгода, с Гитлером - в четыре года, с Карлом Марксом мы не можем справиться уже сколько десятилетий. Шляхетская вооруженная интервенция Смутного времени была ликвидирована лет в десять, со шляхетским крепостным правом Россия боролась полтораста лет. Мы должны _ после всех опытов нашего прошлого, твердо установить тот факт. что внутренний враг для нас гораздо опаснее внешнего. Внешний понятен и открыт. Внутренний - неясен и скрыт. Внешний спаивает все национальные силы, внутренний раскалывает их всех. Внешний враг родит героев, внутренний родит палачей. Нам нужен государственный строй, который мог бы дать максимальные гарантии и от внешних и от внутренних завоеваний. ГАРАНТИИ ОТ ЗАВОЕВАНИЙ Великий праздник наступления двадцатого века человечество встретило в состоянии оптимистического обалдения. К середине этого столетия выяснилось, что завоевательные программы Европы средины двадцатого столетия значительно хуже соответствующих программ монголов тринадцатого; монголы шли просто для грабежа, просвещенная Европа поставила вопрос о физическом порабощении половины населения страны и физического уничтожения другой половины. Кажется, именно это и называется политическим и моральным прогрессом, практически достигнутым вековыми усилиями Декартов и Кантов. Практика первой половины двадцатого века, как и практика предыдущих веков, с предельной ясностью доказала небоеспособность демократий. Или, по меньшей мере. полную неприноровленность демократического государственного аппарата к решению вопросов войны или мира. Вопросы войны и мира в нашем, русском, случае, есть вопросы жизни или смерти. Ибо если европейские войны имели в виду борьбу за какие-то там "наследства", за политическую гегемонию Габсбургов, Бурбонов, Капетов, Гогенцоллернов или Виттельсбахов, - то, повторяю еще раз, - войны, которые вели МЫ, были в основном войнами на жизнь или на смерть, причем в двадцатом веке в еще более острой форме, чем в тринадцатом. Классическая демократия Европы - Великобритания, опираясь на свою географическую недоступность, вела свои войны почти исключительно наемными силами. Те "англичане", которые со стороны Англии вели войну на Крымском полуострове, были в значительной своей части навербованы в Гамбурге. Франция, став республикой, опирается на "иностранный легион" - наиболее боеспособную часть "французской" армии. Сикхи и гурки, марроканцы и негры были тем "пушечным мясом", которое демократический капитал мог - разными способами - закупать во всех частях мира.
|