Онъ работалъ ломомъ, какъ машина, изъ часу въ часъ. Я непрерывной работы въ данномъ темпе больше получаса безъ передышки выдержать не могъ. И, кроме этого, сноровки по части мусорныхъ ямъ у меня не было никакой. Мужикъ не говорилъ почти ничего, но его междометия и мимику можно было расшифровать такъ: "не ваше это дело, я ужъ и самъ справлюсь, не лезьте только подъ ноги". Я очутился въ неприятной роли человека ненужнаго и безтолковаго, взирающаго на то, какъ кто-то делаетъ свою работу. Потомъ вышло такъ: мой патронъ отбилъ три стенки очередного ящика и оттуда, изъ-за досокъ, вылезла глыба льда пудовъ {278} этакъ въ двенадцать. Она была надтреснутой, и мужикъ очень ловко разбилъ ее на две части. Я внесъ предложение: взгромоздить эти половинки, не разбивая ихъ, прямо на сани, чтобы потомъ не возиться съ лопатами. Мужикъ усмехнулся снисходительно: говоритъ-де человекъ о деле, въ которомъ онъ ничего не понимаетъ. Я сказалъ: нужно попробовать. Мужикъ пожалъ плечами: попробуйте. Я приселъ, обхватилъ глыбу, глаза полезли на лобъ, но глыба все же была водружена на сани -- сначала одна, потомъ другая. Мужикъ сказалъ: "ишь ты" и "ну-ну" и потомъ спросилъ: "а очки-то вы давно носите?". "Летъ тридцать" -- "Что-жъ это вы такъ? ну, давайте, закуримъ". Закурили, пошли рядомъ съ санями. Садиться на сани было нельзя: за это давали годъ добавочнаго срока -- конское поголовье и такъ еле живо; до человеческаго поголовья начальству дела не было. Начался обычный разговоръ: давно ли въ лагере, какой срокъ и статья, кто остался на воле... Изъ этого разговора я узналъ, что мужика зовутъ Акульшинъ, что получилъ онъ десять летъ за сопротивление коллективизации, но что, впрочемъ, влипъ не онъ одинъ: все село выслали въ Сибирь съ женами и детьми, но безъ скота и безъ инвентаря. Самъ онъ, въ числе коноводовъ чиномъ помельче, получилъ десять летъ. Коноводы чиномъ покрупнее были разстреляны тамъ же, на месте происшествия. Где-то тамъ, въ Сибири, какъ-то неопределенно околачивается его семья ("жена-то у меня -- просто кладъ, а не баба") и шестеро ребятъ въ возрасте отъ трехъ до 25-ти летъ ("дети у меня подходящия, Бога гневить нечего"). "А где это городъ Барнаулъ?" Я ответилъ. "А за Барнауломъ что? Места дикия? Ну, ежели дикия места -- смылись мои куда-нибудь въ тайгу... У насъ давно уже такой разговоръ былъ: въ тайгу смываться. Ну, мы сами не успели... Жена тутъ писала, что, значитъ, за Барнауломъ"... -- Мужикъ замялся и замолкъ. На другой день наши дружественныя отношения несколько продвинулись впередъ. Акульшинъ заявилъ: насчетъ этого мусора -- такъ чортъ съ нимъ: и онъ самъ напрасно старался, и я зря глыбы ворочалъ -- надъ этимъ мусоромъ никакого контроля и быть не можетъ, кто его знаетъ, сколько тамъ его было... Скинули въ лесу очередную порцию мусора, сели, закурили. Говорили о томъ, о семъ: о минеральныхъ удобренияхъ ("хороши, да нету ихъ"), о японце ("до Барнаула, должно быть, доберутся -- вотъ радость-то нашимъ сибирякамъ будетъ"), о совхозахъ ("плакали мужики на помещика, а теперь бы чортъ съ нимъ, съ помещикомъ, самимъ бы живьемъ выкрутиться"), потомъ опять свернули на Барнаулъ: что это за места и какъ далеко туда ехать. Я вынулъ блокнотъ и схематически изобразилъ: Мурманская железная дорога, Москва, Уралъ, Сибирский путь, Алтайская ветка... "Н-да, далеконько ехать-то! Но тутъ главное -- продовольствие... Ну, продовольствие-то ужъ я добуду!" Эта фраза выскочила у Акульшина какъ-то самотекомъ -- чувствовалось, что онъ обо всемъ этомъ уже много, много думалъ. {279} Акульшинъ передернулъ плечами и деланно усмехнулся, искоса глядя на меня: вотъ такъ люди и пропадаютъ, думаетъ про себя, думаетъ, да потомъ возьметъ и ляпнетъ. Я постарался успокоить Акульшина: я вообще не ляпаю ни за себя, ни за другихъ... "Ну, дай-то Богъ... Сейчасъ такое время, что и передъ отцомъ роднымъ лучше не ляпать... Но ужъ разъ сказано, чего тутъ скрывать: семья -то моя, должно, въ тайгу подалась, такъ мне тутъ сидеть нетъ никакого расчету". -- А какъ же вы семью-то въ тайге найдете? "Ужъ найду, есть такой способъ, договорившись уже были". "А какъ съ побегомъ, съ деньгами и едой на дорогу?" "Да намъ что, мы сами лесные, уральские, тамъ -- лесомъ, тамъ -- къ поезду подцеплюсь". "А деньги и еду?" Акульшинъ усмехнулся: руки есть. Я посмотрелъ на его руки. Акульшинъ сжалъ ихъ въ кулакъ, кулакъ вздулся желваками мускуловъ. Я сказалъ: это не такъ просто. -- А что тутъ мудренаго? Мало-ли какой сволочи съ наганами и портфелями ездитъ. Взялъ за глотку и кончено... ...Въ числе моихъ весьма многочисленныхъ и весьма разнообразныхъ подсоветскихъ профессий была и такая: преподаватель бокса и джиу-джитсу. По некоторымъ весьма нужнымъ мне основаниямъ я продумывалъ комбинацию изъ обеихъ этихъ системъ, а по миновании этихъ обстоятельствъ, часть продуманнаго использовалъ для "извлечения прибыли": преподавалъ на курсахъ команднаго состава, милиции и выпустилъ книгу.
|