Темъ временемъ незадачливаго путешественника перебросятъ куда-нибудь на Ухту, въ Вишеру, въ Дальлагъ и тогда получается вотъ что: человекъ сидитъ безъ приговора, безъ срока, а где-то тамъ, на воле семья попадаетъ подъ подозрение, особенно въ связи съ паспортизацией. Мечется по всякимъ советскимъ кабакамъ, всякий кабакъ норовитъ отписаться и отделаться -- и получается чортъ знаетъ что... Изъ той кучи делъ, которую я успелъ разобрать, такихъ "выясняющихся" набралось около полусотни. Были и забавныя: какой-то питерский коммунистъ -- фамилии не помню -- участвовалъ въ рабочей экскурсии на Беломорско-Балтийский каналъ. Экскурсантовъ возятъ по каналу такъ: документы отбираются, вместо документовъ выдается какая-то временная бумажонка и делается свирепое предупреждение: отъ экскурсии не отбиваться... Мой коммунистъ, видимо, полагая, что ему, какъ партийному, законы не писаны -- отъ экскурсии отбился, какъ онъ писалъ: "по причине индивидуальнаго пристрастия къ рыбной ловле удочкой". При этомъ небольшевицкомъ занятии онъ свалился въ воду, а когда вылезъ и высохъ, то оказалось -- экскурсия ушла, а бумажка въ воде расплылась и разлезлась до неузнаваемости. Сиделъ онъ изъ-за своего "индивидуальнаго пристрастия" уже восемь месяцевъ. Около полугода въ его деле лежали уже все справки, необходимыя для его освобождения -- въ томъ числе справка отъ соответствующей партийной организации и справка отъ медгорскаго управления ББК съ приложениемъ партийнаго билета незадачливаго рыболова, а въ билете -- и его фотография... Человекъ грешный -- въ скорострельномъ освобождении этого рыболова я отнюдь заинтересованъ не былъ: пусть посидитъ и посмотритъ. Любишь кататься, люби и дрова возить. Но остальныя дела какъ-то не давали покоя моей интеллигентской совести. Загвоздка заключалась въ томъ, что, во-первыхъ, лагерная администрация ко всякаго рода освободительнымъ мероприятиямъ относилась крайне недружелюбно, а во вторыхъ, въ томъ, что среди этихъ делъ были и такия, которыя лежали въ УРЧ въ окончательно "выясненномъ виде" больше полугода, и они давно должны были быть отправлены въ управление лагеремъ, въ Медвежью Гору. Это долженъ былъ сделать Стародубцевъ. Съ точки зрения лагерно-бюрократической техники здесь получалась довольно сложная комбинация. И я бы ее провелъ, если бы не сделалъ довольно {115} грубой технической ошибки: когда Богоявленский слегка заелъ по поводу этихъ делъ, я сказалъ ему, что о нихъ я уже говорилъ съ инспекторомъ Мининымъ, который въ эти дни "инструктировалъ" нашъ УРЧ. Мининъ былъ изъ Медвежьей Горы, следовательно, -- начальство и, следовательно, отъ Медвежьей Горы скрывать уже было нечего. Но съ Мининымъ я не говорилъ, а только собирался поговорить. Богоявленский же собрался раньше меня. Вышло очень неудобно. И, во-вторыхъ, я не догадался какъ-нибудь заранее реабилитировать Стародубцева и выдумать какия-нибудь "объективныя обстоятельства", задержавшия дела въ нашемъ УРЧ. Впрочемъ, ничемъ эта задержка Стародубцеву не грозила -- разве только лишнимъ крепкимъ словомъ изъ устъ Богоявленскаго. Но всей этой ситуации оказалось вполне достаточно для того, чтобы подвинуть Стародубцева на решительную атаку. Въ одинъ прекрасный день -- очень невеселый день моей жизни -- мне сообщили, что Стародубцевъ подалъ въ третью часть (лагерное ГПУ или, такъ сказать, ГПУ въ ГПУ) заявление о томъ, что въ целяхъ контръ-революционнаго саботажа работы УРЧ и мести ему, Стародубцеву, я укралъ изъ стола Стародубцева 72 папки личныхъ делъ освобождающихся лагерниковъ и сжегъ ихъ въ печке. И что это заявление подтверждено свидетельскими показаниями полдюжины другихъ УРЧ-евскихъ активистовъ. Я почувствовалъ, что, пожалуй, немного разъ въ своей жизни я стоялъ такъ близко къ "стенке", какъ сейчасъ. "Теоретическая схема" мне была уныло ясна, безнадежно ясна: заявления Стародубцева и показаний активистовъ для третьей части будетъ вполне достаточно, темъ более, что и Стародубцевъ, и активисты, и третья часть -- все это были "свои парни", "своя шпана". Богоявленскаго же я подвелъ своимъ мифическимъ разговоромъ съ Мининымъ. Богоявленскому я все же не всегда и не очень былъ удобенъ своей активностью, направленной преимущественно въ сторону "гнилого либерализма"... И, наконецъ, когда разговоръ дойдетъ до Медгоры, то Богоявленскаго спросятъ: "а на кой же чортъ вы, вопреки инструкции, брали на работу контръ-революционера, да еще съ такими статьями?" А такъ какъ дело по столь контръ-революционному преступлению, да еще и караемому "высшей мерой наказания", должно было пойти въ Медгору, то Богоявленский , конечно, сброситъ меня со счетовъ и отдастъ на растерзание... Въ лагере -- да и на воле тоже -- можно расчитывать на служебные и личные интересы всякаго партийнаго и полупартийнаго начальства, но на человечность и даже на простую порядочность расчитывать нельзя. Деталей Стародубцевскаго доноса я не зналъ, да такъ и не узналъ никогда.
|