Расписка меня не удовлетворила: "будьте добры написать, что вы получили статью съ резолюцией". Смирновъ посмотрелъ на меня зверемъ, но расписку переписалъ. Очередной номеръ "Перековки" вышелъ въ идиотскомъ виде -- на весь номеръ одна статья и больше не влезло ни строчки: размеръ статьи я расчиталъ очень точно. За этотъ номеръ Корзунъ аннулировалъ Смирнову полгода его "зачетовъ", которые онъ заработалъ перековками и доносами, но къ Радецкому никто обратиться не посмелъ. Я же испыталъ некоторое, хотя и весьма слабое, моральное удовлетворение... После этого "номера" я не былъ въ редакции "Перековки" недели три. На другой день после этого слета "лучшихъ ударниковъ", о которомъ я уже говорилъ, я поплелся въ "Перековку" сдавать еще одну халтуру по физкультурной части -- тоже съ пометкой Радецкаго. На этотъ разъ Смирновъ не делалъ американскаго вида и особой фотоженичностью отъ него не несло. Въ его взгляде были укоръ и почтение... Я вспомнилъ Кольцовския формулировки о "платныхъ перьяхъ буржуазныхъ писакъ" (Кольцовъ въ "Правде" пишетъ, конечно, "безплатно") и думалъ о томъ, что нигде въ мире и никогда въ мире до такого унижения печать все-таки не доходила. Я журналистъ -- по наследству, по призванию и по профессии, и у меня -- даже и после моихъ советскихъ маршрутовъ -- осталось какое-то врожденное уважение къ моему ремеслу... Но что вносятъ въ это ремесло товарищи Смирновы и иже съ ними? {328} -- Заметочку принесли? Принимая во внимание мою статьищу, за которую Смирновъ получилъ лишние полгода, уменьшительное "заметочка" играло ту роль, какую въ собачьей драке играетъ небезызвестный приемъ: песикъ, чувствуя, что дело его совсемъ дрянь, опрокидывается на спинку и съ трусливой приветливостью перебираетъ въ воздухе лапками. Смирновъ лапками, конечно, не перебиралъ, но сквозь стекла его очковъ -- простыя стекла, очки носились для импозантности -- можно было прочесть такую мысль: ну, ужъ хватитъ, за Подпорожье отомстилъ, не подводи ужъ больше... Мне стало противно -- тоже и за себя. Не стоило, конечно, подводить и Смирнова... И не стоитъ его особенно и винить. Не будь революции -- сиделъ бы онъ какимъ-нибудь захолустнымъ телеграфистомъ, носилъ бы сногсшибательные галстуки, соблазнялъ бы окрестныхъ девицъ гитарой и романсами и всю свою жизнь мечталъ бы объ аттестате зрелости и никогда въ своей жизни этотъ аттестатъ такъ и не взялъ бы... И вотъ здесь, въ лагере, пройдя какую-то, видимо, весьма обстоятельную школу доносовъ и шпионажа, онъ, дуракъ, совсемъ всерьезъ принимаетъ свое положение главнаго редактора центральнаго издания "Перековки" -- издания, которое, въ сущности, решительно никому не было нужно и содержится исключительно по большевицкой привычке къ вранью и доносамъ. Вранье никуда за пределы лагеря не выходило -- надъ заголовкомъ была надпись: "не подлежитъ распространению за пределами лагеря "; для доносовъ и помимо "лагкоровъ" существовала целая сеть стукачей третьяго отдела, такъ что отъ "Перековки" толку не было никому и никакого. Правда, некоторый дополнительный кабакъ она все-таки создавала... Заметочка оказалась коротенькой, строкъ въ тридцать, и на лице Смирнова выразилось некоторое облегчение: никакимъ подвохомъ не пахнетъ... Къ редакторскому столу подошелъ какой-то изъ редакционныхъ лоботрясовъ и спросилъ Смирнова: -- Ну, такъ что же мы съ этими ударниками будемъ делать? -- Чортъ его знаетъ... Придется все снять съ номера и отложить. -- А въ чемъ дело? -- спросилъ я. Смирновъ посмотрелъ на меня недоверчиво. Я успокоилъ его: подводить его я не собираюсь. -- А вы, кажется, въ московской печати работали? -- Было такое дело... -- Тутъ, понимаете, прямо хоть разорвись... Эти сволочные ударники, которыхъ вчера въ клубе чествовали, такъ они прямо со слета, ночью, разграбили торгсинъ... -- Ага, понимаю, словомъ -- перековались? -- Абсолютно. Часть перепилась, такъ ихъ поймали. А кое-кто захватилъ валюту и -- смылись... Теперь же такое дело: у насъ ихния исповеди набраны, статьи, портреты и все такое. Чортъ его знаетъ -- то-ли пускать, то-ли не пускать. А спросить -- некого. Корзунъ уехалъ къ Радецкому... Я посмотрелъ на главнаго редактора не безъ удивления. {329} -- Послушайте, а на воле вы где въ печати работали? -- Н-ну, въ провинции, -- ответилъ онъ уклончиво. -- Простите, въ порядке, такъ сказать, выдвиженчества? -- А вамъ какое дело? -- обозлился Смирновъ. -- Не видно марксистскаго подхода. Ведь совершенно ясно, что все нужно пускать: и портреты, и статьи, и исповеди. Если не пустите, васъ Корзунъ и Успенский живьемъ съедятъ. -- Хорошенькое дело, -- развелъ руками Смирновъ. -- А если пущу? Снова мне лишний срокъ припаяютъ. -- Давайте разсуждать такъ: речи этихъ ударниковъ по радио передавались? (Смирновъ кивнулъ головой).
|