Когда насъ съ Юрой перебросили въ Медвежью Гору и когда я получилъ уверенность въ томъ, что отсюда насъ до самаго побега никуда перебрасывать не будутъ -- я еще слишкомъ слабъ былъ физически, чтобы рискнуть на единоборство съ парой вохровцевъ -- {450} вохровцы ходятъ всегда парами, и всякое вооруженное население лагеря предпочитаетъ въ одиночку не ходить... Потомъ настали белыя ночи. Шатавшиеся по пустыннымъ и светлымъ улицамъ вохровские патрули были совершенно недоступны для нападения. Наше внимание постепенно сосредоточилось на динамовскомъ тире. Въ маленькой комнатушке при этомъ тире жили: инструкторъ стрелковаго спорта Левинъ и занятный сибирский мужичекъ -- Чуминъ, служивший сторожемъ тира и чемъ-то вроде егеря у Успенскаго, -- глухой, неграмотный, таежный мужичекъ, который лесъ, зверя, воду и рыбу зналъ лучше, чемъ человеческое общество. Время отъ времени Чуминъ приходилъ ко мне и спрашивалъ: "ну, что въ газетахъ сказываютъ -- скоро война будетъ?" И, выслушавъ мой ответъ, разочарованно вздыхалъ: "Вотъ, Господи ты, Боже мой -- ни откуда выручки нетъ"... Впрочемъ -- для себя Чуминъ выручку нашелъ: ограбилъ до нитки динамовский тиръ -- и исчезъ на лодке куда-то въ тайгу, такъ его и не нашли. Левинъ былъ длиннымъ, тощимъ, нелепымъ парнемъ летъ 25-ти. Вся его нескладная фигура и мечтательные семитические глаза никакъ не вязались со столь воинственной страстью, какъ стрелковый спортъ... По вечерамъ онъ аккуратно нализывался въ динамовской компании до полнаго безчувствия, по утрамъ онъ жаловался мне на то, что его стрелковыя достижения все таютъ и таютъ. -- Такъ бросьте пить... Левинъ тяжело вздыхалъ. -- Легко сказать. Попробуйте вы отъ такой жизни не пить. Все равно тонуть -- такъ лучше ужъ въ водке, чемъ въ озере... У Левина въ комнатушке была целая коллекция оружия -- и собственнаго, и казеннаго. Тутъ были и винтовки, и двустволка, и маузеръ, и парабеллюмъ, и два или три нагана казеннаго образца, и складъ патроновъ для тира. Окна и тира, и комнаты Левина были забраны тяжелыми железными решетками; у входа въ тиръ всегда стоялъ вооруженный караулъ. Днемъ Левинъ все время проводилъ или въ тире, или въ своей комнатушке; на вечеръ комнатушка запиралась, и у ея входа ставился еще одинъ караульный. Къ утру Левинъ или самъ приволакивался домой, или чаще его приносилъ Чуминъ. Въ этомъ тире проходили свой обязательный курсъ стрельбы все чекисты Медвежьей горы. Левинская комнатушка была единственнымъ местомъ, откуда мы могли раздобыть оружие. Никакихъ другихъ путей видно не было. Планъ былъ выработанъ по всемъ правиламъ образцоваго детективнаго романа. Я приду къ Левину. Ухлопаю его ударомъ кулака или какъ-нибудь въ этомъ роде -- неожиданно и неслышно. Потомъ разожгу примусъ, туго накачаю его, разолью по столу и по полу поллитра денатурата и несколько литровъ керосина, стоящихъ рядомъ тутъ же, захвачу маузеръ и парабеллюмъ, зарою ихъ въ песокъ въ конце тира и въ однихъ трусахъ, какъ и пришелъ, пройду мимо караула. Минутъ черезъ пять-десять взорвется примусъ, одновременно съ нимъ взорвутся банки съ чернымъ охотничьимъ порохомъ, {451} потомъ начнутъ взрываться патроны. Комнатушка превратится въ факелъ... Такая обычная история: взрывъ примуса. Советское производство. Самый распространенный видъ несчастныхъ случаевъ въ советскихъ городахъ. Никому ничего и въ голову не придетъ. Вопросъ о моемъ моральномъ праве на такое убийство решался для меня совсемъ просто и ясно. Левинъ обучаетъ палачей моей страны стрелять въ людей этой страны, въ частности, въ меня, Бориса, Юру. Тотъ фактъ, что онъ, какъ и некоторые другие "узкие специалисты", не отдаетъ себе яснаго отчета -- какому объективному злу или объективному добру служить его специальность, въ данныхъ условияхъ никакого значения не имеетъ. Левинъ -- одинъ изъ винтиковъ гигантской мясорубки. Ломая Левина, я ослабляю эту мясорубку. Чего проще? Итакъ, и теоретическая, и техническая стороны этого предприятия были вполне ясны или, точнее, казались мне ясными. Практика же ввела въ эту ясность весьма существенный коррективъ. Я разъ пять приходилъ къ Левину, предварительно давая себе слово, что вотъ сегодня я это сделаю, и все пять разъ не выходило ровно ничего: рука не поднималась. И это не въ переносномъ, а въ самомъ прямомъ смысле этого слова: не поднималась. Я клялъ и себя и свое слабодушие, доказывалъ себе, что въ данной обстановке на одной чашке весовъ лежитъ жизнь чекиста, а на другой -- моя съ Юрой (это, въ сущности, было ясно и безъ доказательствъ), но, очевидно, есть убийство и убийство... Въ наши жестокие годы мало мужчинъ прошли свою жизнь, не имея въ прошломъ убийствъ на войне, въ революции, въ путаныхъ нашихъ биографияхъ. Но здесь -- заранее обдуманное убийство человека, который, хотя объективно и сволочь, а субъективно -- вотъ угощаетъ меня чаемъ и показываетъ коллекции своихъ огнестрельныхъ игрушекъ...
|