А сырье мы получаемъ отъ какой-то тамъ заготкожи. Если я не дамъ взятки заготкоже, такъ я не буду иметь сырья, такъ я не сдамъ ремней, такъ меня посадятъ за срывъ договора. Если я куплю сырье на подпольномъ рынке, такъ меня посадятъ за спекуляцию. Если я дамъ взятку заготкоже, такъ меня или рано, или поздно посадятъ за взятку: словомъ, вы бьетесь, какъ рыба головой объ ледъ... Ну, опять посадили. Такъ я уже, знаете, и не отпирался: ну да, и заводъ былъ, и въ Кургане сиделъ, и въ Новороссийске сиделъ, и заготкоже давалъ. "Такъ вы мне скажите, товарищъ следователь, такъ что бы вы на моемъ месте сделали?" "На вашемъ месте я бы давно издохъ". "Ну, и я издохну -- разве же такъ можно жить?" Принимая во внимание чистосердечное раскаяние, посадили на два года. Отсиделъ. Вынырнулъ въ Питере: какой-то кузенъ оказался начальникомъ кронштадской милиции ("вотъ эти крали, такъ, вы знаете, просто ужасъ!") Кузенъ какъ-то устроилъ ему право проживания въ Питере. Данцигеръ открылъ галстучное производство: собиралъ всякие обрывки, мастерилъ галстуки и продавалъ ихъ на базаре -- работалъ въ единоличномъ порядке и никакихъ делъ съ государственными учреждениями не имелъ... "Я ужъ обжигался, обжигался, хватитъ -- ни къ какимъ заготкожамъ и на порогъ не подойду"... Выписалъ семью. Оказывается, была и семья, оставалась на Урале: дочь померла съ голоду, сынъ исчезъ въ безпризорники -- приехали жена и тесть. Стали работать втроемъ. Поработали года полтора. Кое-что скопили. Пришло ГПУ и сказало -- пожалуйте. Пожаловали. Уговаривали долго и красноречиво, даже со слезой. Не помогло. Посадили. Держали по три дня въ парилке, по три дня въ холодилке. Время отъ времени выводили всехъ въ корридоръ, и какой-то чинъ произносилъ речи. Речи были изысканны и весьма разнообразны. Взывали и къ гражданскимъ доблестямъ, и къ инстинкту самосохранения, и къ родительской любви, и къ супружеской ревности. Мужьямъ говорили: "ну, для кого вы свое золото держите? Для жены? Такъ вотъ что она делаетъ". Демонстрировались документы объ изменахъ женъ, даже и фотографии, снятыя, такъ сказать, en flagrant de'lit. Втянувъ голову въ плечи, какъ будто кто-то занесъ надъ ними дубину, и глядя на меня навекъ перепуганными глазами, {399} Данцигеръ разсказывалъ, какъ въ этихъ парилкахъ и холодилкахъ люди падали. Самъ онъ -- крепкий мужикъ (биндюгъ, какъ говаривалъ Фомко), держался долго . Распухли ноги, раздулись вены, узлы лопнули въ язвы, кости рукъ скрючило ревматизмомъ. Потомъ -- вотъ повезло, потерялъ сознание. -- Ну, знаете, -- вздохнулъ Фомко, -- чортъ съ ними съ деньгами -- я бы отдалъ. -- Вы бы отдали? Пусть они мне все зубы вырывали бы -- не отдалъ бы. Вы думаете, что если я -- еврей, такъ я за деньги больше, чемъ за жизнь, держусь? Такъ мне, вы знаете, на деньги наплевать -- что деньги? -- заработалъ и проработалъ, -- а что-бъ мои деньги на ихъ детяхъ язвами выросли!... За что они меня пятнадцать летъ, какъ собаку, травятъ? За что моя дочка померла? За что мой сынъ? -- я же не знаю даже-жъ где онъ и живой ли онъ? Такъ что-бъ я имъ на это еще свои деньги давалъ?.. -- Такъ и не отдали? -- Что значитъ не отдалъ. Ну, я не отдалъ, такъ они и жену и тестя взяли... -- А много денегъ было? -- А стыдно и говорить: две десятки, восемь долларовъ и обручальное кольцо -- не мое, мое давно сняли -- а жены... -- Ну и ну, -- сказалъ Фомко... -- Значитъ, всего рублей на пятьдесятъ золотомъ, -- сказалъ я. -- Пятьдесятъ рублей? Вы говорите, за пятьдесятъ рублей. А мои пятнадцать летъ жизни, а мои дети -- это вамъ пятьдесятъ рублей? А мои ноги -- это вамъ тоже пятьдесятъ рублей? Вы посмотрите, -- старикъ засучилъ штаны, -- голени были обвязаны грязными тряпками, сквозь тряпки, просачивался гной... -- Вы видите? -- жилистыя руки старика поднялись вверхъ. -- Если есть Богъ -- все равно, еврейский Богъ, христианский Богъ, -- пусть разобьетъ о камни ихъ детей, пусть дети ихъ и дети ихъ детей, пусть они будутъ въ язвахъ, какъ мои ноги, пусть... Отъ минскаго кожевника веяло библейской жутью. Фомко пугливо отодвинулся отъ его проклинающикъ рукъ и побледнелъ. Я думалъ о томъ, какъ мало помогаютъ эти проклятия -- миллионы и сотни миллионовъ проклятий... Старикъ глухо рыдалъ, уткнувшись лицомъ въ столъ моего кабинета, -- а Фомко стоялъ бледный, растерянный и придавленный... {400} -------- ПУТЕВКА ВЪ ЖИЗНЬ ВТОРОЕ БОЛШЕВО Въ конце июня месяца 1934 года я находился, такъ сказать, на высотахъ своего ББКовскаго величия и на этихъ высотахъ я сиделъ прочно. Спартакиада уже была разрекламирована въ "Перековке". Въ Москву уже были посланы статьи для спортивныхъ журналовъ, для "Известий", для ТАССа и некоторыя "указания" для газетъ братскихъ компартий.
|