Недоуменно и совсем мельком Ключевский указывает: заповедь царя была исполнена с такой точностью, что к следующему 1561 году "бояре, приказные люди и кормленщики со всеми землями помирились во всяких делах". Ни в какое "государственное право" такой способ действия, конечно, не входит никак. И никакие Дидероты его не предвидели и предвидеть не могли. В Боярской Думе, в этой "бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка", люди спорили, но "не о власти, а о деле"; здесь "каждому знали цену по дородству разума, по голове", здесь господствовало "непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников". Московские судьи "не мирволили своей провинциальной правительственной братии". Около и над этой братией действовало широчайшее и всесословное местное самоуправление, и Ключевский, как нечто само собою разумеющееся, отмечает, что "земские выборные судьи вели порученные им дела не только беспосульно (то есть, без взяток. - И. С.) и безволокитно, но и безвозмездно". Купечество - по специальности своей фактически вело все московские финансы, крестьянство, - прикрепленное служебно, - было лично свободным слоем, дворянство служило и воевало - но дворянство, все-таки, от времени до времени вздыхало по шляхетским порядкам. Я никак не хочу идеализировать. Я говорю только о государственном строе и я утверждаю, что он был самым "гармоничным" не только в Европе тогдашней, но был бы самым "гармоничным" и для Европы сегодняшней. "Культурный уровень:" - это другая вещь. В Москве за некоторое виды кражи отрубали кисть руки, и обрубленную культяпку окунали, так сказать, для антисептики, в кипящую смолу. Пытали не только обвиняемых, но и свидетелей - "до изумления", как определяет норму пытки тогдашний закон. Страна была неграмотна, и даже Борис Годунов кое-как умел читать, но писать не умел, - не мог подписать даже собственного имени. Москва не была раем, - хотя бы и "социалистическим", - но так по тем временам действовали повсюду в мире. Однако, Московская Русь была самым свободным , а также и самым сильным государством тогдашнего мира - все-таки, в конечном счете, била и разбила она, а не ее. И от чего, собственно говоря, спас Москву Петр и его преемники? Если вы всмотритесь в ход эволюции общественной и государственной жизни Москвы, то вы, вероятно, заметите следующее: Московское служилое дворянство с давних времен было охвачено "похотью власти". Сидя между ежовыми рукавицами самодержавия и народа, - об этой похоти оно могло только вздыхать. Соседство с панской Польшей наводило на сладкие размышления: вот там она и есть, - золотая вольность. Но в Москве вольностями не пахло, - пахло гораздо худшим. Служилое дворянство не было не только рабовладельческим, оно не было даже землевладельческим: земля давалась на кормление, на прожиток, для несения дворянской боевой и административной службы. И в последние десятилетия Московской Руси обе эти профессии попали под угрозу. Москва вводила регулярную и постоянную армию, и, с окончанием этого процесса, дворянское ополчение должно было отойти в прошлое - должно было отойти в прошлое и дворянское служилое землевладение. В те же десятилетия московское самодержавие, систематически расширяя земское самоуправление, стало заменять бояр, воевод и волостителей выборными местными людьми: дальнейший процесс в том же направлении грозил дворянству, кроме военной, еще и административной безработицей. Или, иначе, дворянство перед Петром, как и дворянство перед Лениным, стояло перед перспективой: потерять всякие сословные преимущества и стать, - кому уже как удастся, - в ряды просто профессионально служилой интеллигенции. Дворянство, как сословие, стояло на краю гибели - в 1680 году, как и в 1914-ом. Для доказательства этого положения вещей у меня нет никаких документальных данных. Может быть, где-нибудь, в каких- нибудь дошедших или недошедших до нас записках современников, есть указания на тревоги этого рода - я таких данных не имею. Я рассуждаю чисто логически, и как во всяком чисто логическом, то есть отвлеченном, рассуждении, рискую придти к произвольным выводам. Но, когда я пытаюсь представить себе психологию "наместника" середины XVII века, то его ход мыслей мне кажется довольно ясным и естественным. В самом деле: местничество уже ликвидировано и разрядные книги сожжены. Царская власть намекает самым недвусмысленным образом: теперь уж разговор будет идти о "дородности головы", а не о породе. Армия перестраивается на стрельцов, рейтаров, пушкарей и прочих - значит, отпадает государственная необходимость давать дворянину поместье, с которого он мог бы появляться на фронт "конным, людным и оружным". И кони, и люди, и оружие заготовляются государственным путем, как государственным путем вербуются и новые бойцы русской вооруженной силы "даточные люди". Дворянин чувствует приближение времени, когда он, как дворянин, в аппарате вооруженной мощи государства станет чеховским "лишним человеком".
|