Революционная перспектива снова затмевается. Путь к свободе снова становится простым и канцелярски-ясным - через комиссию гофмейстера Булыгина. Либеральное "общество" расходует себя на то, чтобы связать демократический лозунг, навязанный либерализму пролетариатом, с земской тактикой канцелярских соглашений. Но реализация туманных обещаний февральского рескрипта откладывается на неопределенный срок. Демократия оглядывается на собственные ряды и делает попытку их политического сплочения. Она еще в сущности сама не знает - для чего? И именно ее колебания в вопросе: навстречу революции или навстречу реформированному абсолютизму? - подсказывают ей форму профессиональных организаций, которая объединяет все оттенки, нейтрализуя их. Майская катастрофа у Цусимы и дополняющее ее провозглашение треповской диктатуры, аудиенция земских паломников в Петергофе, как дополнение треповской диктатуры, июньское восстание на Черном море, как ответ революции на Цусиму, и, наконец, 6 августа, как ответ царизма на июньское восстание - вот вехи, определяющие ломаную линию надежд, планов, ожиданий и разочарований либеральной демократии. Надежд и планов - но не действий, потому что ее промежуточное положение между путями правительственной реформы и народной революции осуждало ее на политическую пассивность. Ее политики, ее публицисты, ее официальные вожди, которые возводили ее политическую растерянность в руководящий принцип, искали выхода из затруднительного положения ничем не руководящих вождей в том, что после каждого реформаторского правительственного возвещения провозглашали: главная работа нами совершена, главная позиция нами завоевана. 12 декабря, 18 февраля, 6 августа и, наконец, 17 октября либеральные политики прокламировали совершившийся "государственный переворот" и, вместо того, чтобы видеть революцию впереди, заявляли, что оставили ее позади себя. Гг. Струве, Милюковы, Родичевы, Петрункевичи и все другие сперва отстраняли вопрос о революционной тактике под тем предлогом, что он преждевременно может прервать процесс организации демократических сил, а затем, когда возможная мобилизация демократии была завершена, они отстраняли этот вопрос, как запоздалый - ввиду того, что переворот - уже совершившийся факт. Такой тактикой они, разумеется, меньше всего служили делу свободы. Но они несомненно и притом сознательно служили делу цензовой оппозиции, ибо демократия, практически не определившая своего отношения к революции, обезличенная внутренней разнородностью, представляет собою не что иное, как безмолвствующий "народ" при контр-революционных диалогах земцев с властью. Пока оппозиция помещичьего землевладения и промышленного капитала, подталкиваемая, с одной стороны, напором масс, с другой - сопротивлением абсолютизма, шла по восходящей кривой, демократия могла, скрывая от самой себя двойственность своей политики, отрицать самую наличность альтернативы: с земской оппозицией или с народной революцией. Далее такое состояние уже абсолютно невозможно! Стачка труда, показавшая себя могучим орудием революции, но внесшая "анархию" в промышленность, заставила оппозиционный капитал выше всех лозунгов либерализма поставить лозунг государственного порядка и непрерывности капиталистической эксплоатации. Аграрная революция, сделавшая своим лозунгом и введшая в практику захват помещичьих земель, заставила помещичий либерализм выше всякой идеи парламентаризма поставить потребность в крепкой государственной власти, умеющей встать на защиту собственности. Либеральная земщина - более робко, либеральный капитал - более уверенно поставили своей задачей соглашение с правительством quand-meme, во что бы то ни стало. Формально - это соглашение должно состояться на почве манифеста 17 октября; по существу - на почве борьбы с революцией во имя буржуазно-монархического правопорядка с императорской армией в основе. Альтернатива, стоявшая пред демократией во все время ее политического существования, раскрывается теперь с невиданной остротой, - и даже те либеральные вожди, репутация которых спасалась до вчерашнего дня неопределенностью политических отношений, не видят сегодня возможности уйти от поставленного революцией вопроса. "Перед русским обществом, - пишет в "Русских Ведомостях" князь Евгений Трубецкой, - в настоящее время становится такая альтернатива: или итти тем насильственным путем, коего неизбежный логический конец - анархия, т.-е. всеобщее уничтожение, или же пытаться мирным путем пересоздать, улучшить и тем самым укрепить нынешнее слабое, непоследовательное и постольку, разумеется, плохое правительство. "Среднего пути быть не может. Сесть между двумя стульями в настоящее время всего опаснее: ибо как раз между двумя стульями находится тот провал, который грозит поглотить сначала русский либерализм, а затем всю русскую интеллигенцию и культуру. "Занимая такое положение по отношению к правительству, мы тем самым, разумеется, проводим резкую демаркационную линию между нами и крайними партиями.
|