Ахъ, ты, думаю, сукинъ сынъ! Я восемнадцать летъ въ советской России живу, а онъ еще думаетъ разстреломъ, видите ли, меня испугать. Я, знаешь, съ нимъ очень вежливо говорилъ. Я ему говорю, пусть онъ тыкаетъ револьверомъ въ свою жену, а не въ меня, потому что я ему вместо револьвера и кулакомъ могу тыкнуть... Хорошо, что онъ убралъ револьверъ, а то набилъ бы я ему морду... Ну, на этомъ нашъ разговоръ кончился. А черезъ месяца два вызываютъ -- и пожалуйте: три года ссылки въ Сибирь. Ну, въ Сибирь, такъ въ Сибирь, чортъ съ ними. Въ Сибири тоже водка есть. Но скажи ты мне, ради Бога, И. Л., вотъ ведь не дуракъ же ты -- какъ же тебя угораздило попасться этимъ идиотамъ? -- Почему же идиотамъ? и. А. былъ самаго скептическаго мнения о талантахъ ГПУ. -- Съ такими деньгами и возможностями, какия имеетъ ГПУ, -- зачемъ имъ мозги? Берутъ темъ, что четверть Ленинграда у нихъ въ шпикахъ служить... И если вы эту истину зазубрите у себя на носу, -- никакое ГПУ вамъ не страшно. Сажаютъ такъ, для цифры, для запугивания. А толковому человеку ихъ провести -- ни шиша не стоитъ... Ну, такъ въ чемъ же, собственно, дело? Я разсказываю, и по мере моего разсказа въ лице и. А. появляется выражение чрезвычайнаго негодования. -- Бабенко! Этотъ сукинъ сынъ, который три года пьянствовалъ за моимъ столомъ и которому я бы ни на копейку не поверилъ! Охъ, какая дура Е. Ведь сколько разъ ей говорилъ, что она -- дура: не веритъ... Воображаетъ себя Меттернихомъ въ юбке. Ей тоже три года Сибири дали. Думаешь, поумнеетъ? Ни черта подобнаго! Говорилъ я тебе, И. Л., не связывайся ты въ такомъ {40} деле съ бабами. Ну, чортъ съ нимъ, со всемъ этимъ. Главное, что живы, и потомъ -- не падать духомъ. Ведь вы же все равно сбежите? -- Разумеется, сбежимъ. -- И опять заграницу? -- Разумеется, заграницу. А то, куда же? -- Но за что же меня, въ конце концовъ, выперли? Ведь не за "контръ-революционные" разговоры за бутылкой водки? -- Я думаю, за разговоръ со следователемъ. -- Можетъ быть... Не могъ же я позволить, чтобы всякая сволочь мне въ лицо револьверомъ тыкала. -- А что, и. А., -- спрашиваетъ Юра, -- вы въ самомъ деле дали бы ему въ морду? и. А. ощетинивается на Юру: -- А что мне, по вашему, оставалось бы делать? Несмотря на годы неистоваго пьянства, и. А. остался жилистымъ, какъ старая рабочая лошадь, и въ морду могъ бы дать. Я уверенъ, что далъ бы. А пьянствуютъ на Руси поистине неистово, особенно въ Питере, где, кроме водки, почти ничего нельзя купить и где население пьетъ безъ просыпу. Такъ, положимъ, делается во всемъ мире: чемъ глубже нищета и безысходность, темъ страшнее пьянство. -- Чортъ съ нимъ, -- еще разъ резюмируетъ нашу беседу и. А., -- въ Сибирь, такъ въ Сибирь. Хуже не будетъ. Думаю, что везде приблизительно одинаково паршиво... -- Во всякомъ случае, -- сказалъ Борисъ, -- хоть пьянствовать перестанете. -- Ну, это ужъ извините. Что здесь больше делать порядочному человеку? Воровать? Лизать Сталинския пятки? Выслуживаться передъ всякой сволочью? Нетъ, ужъ я лучше просто буду честно пьянствовать . Летъ на пять меня хватитъ, а тамъ -- крышка. Все равно, вы ведь должны понимать, Б. Л., жизни нетъ... Будь мне тридцать летъ, ну, туда-сюда. А мне -- пятьдесятъ. Что-жъ, семьей обзаводиться? Плодить мясо для Сталинскихъ экспериментовъ? Ведь только приедешь домой, сядешь за бутылку, такъ по крайней мере всего этого кабака не видишь и не вспоминаешь... Бежать съ вами? Что я тамъ буду делать?.. Нетъ, Б. Л., самый простой выходъ -- это просто пить. Въ числе остальныхъ видовъ внутренней эмиграции, есть и такой, пожалуй, наиболее популярный: уходъ въ пьянство. Хлеба нетъ, но водка есть везде. Въ нашей, напримеръ, Салтыковке, где жителей тысячъ 10, хлебъ можно купить только въ одной лавченке, а водка продается въ шестнадцати, въ томъ числе и въ киоскахъ того типа, въ которыхъ при "проклятомъ царскомъ режиме" торговали газированной водой. Водка дешева, бутылка водки стоитъ столько же, сколько стоитъ два кило хлеба, да и въ очереди стоять не нужно. Пьютъ везде. Пьетъ молоднякъ, пьютъ девушки, не пьетъ только мужикъ, у котораго денегъ ужъ совсемъ нетъ. Конечно, никакой статистики алкоголизма въ советской {41} России не существуетъ. По моимъ наблюдениямъ больше всего пьютъ въ Петрограде и больше всего пьетъ средняя интеллигенция и рабочий молоднякъ. Уходятъ въ пьянство отъ принудительной общественности, отъ казеннаго энтузиазма, отъ каторжной работы, отъ безперспективности, отъ всяческаго гнета, отъ великой тоски по человеческой жизни и отъ реальностей жизни советской. Не все. Конечно, не все. Но по какому-то таинственному и уже традиционному русскому заскоку въ пьяную эмиграцию уходитъ очень ценная часть людей...
|