Я зналъ, что терроръ идетъ преимущественно въ деревне, что постреливаютъ и въ городахъ -- но по фигурамъ весьма второстепеннымъ. Объ этомъ въ газетахъ не публикуется ни слова и объ этомъ ходятъ по Москве только темные и таинственные шепоты. -- А вы тоже кидали бомбы? -- Я не кидалъ. Я былъ на десятыхъ роляхъ -- вотъ потому и сижу здесь, а не на томъ свете. По нашему вхутемасовскому делу разстреляно пятьдесятъ два человека. О вхутемасовскомъ деле и о разстрелахъ я кое-что слыхалъ въ Москве -- что-то очень неясное и путанное. Пятьдесятъ два человека? Я уставился въ Хлебникова не безъ некотораго интереса. -- И это былъ не романъ, а организация? -- Организация. Нашъ Вхутемасъ работалъ надъ оформлениемъ декораций въ первомъ Мхатъ13. Былъ проектъ бросить со сцены бомбу въ сталинскую ложу. Не успели... -- И бомба была? -- Была. -- И пятьдесятъ два человека собирались ее бросать? -- Ну, И. Л., ужъ вамъ-то нужно бы знать, что разстреливаютъ не только техъ, кто собирался кидать бомбу, но и техъ, кто подвернулся подъ руку ГПУ... Попалась лаборатория, изготовлявшая бомбу -- и ребята не изъ нашего вуза, химики ... Но, въ общемъ, могу васъ уверить, что вотъ такие ребята будутъ, какъ вы говорите, валять дурака и кончатъ темъ, что они этого дурака въ самомъ деле свалятъ къ чертовой матери. Своей смертью Сталинъ не умретъ -- ужъ тутъ вы можете быть спокойны. Въ голосе Хлебникова не было никакой ненависти. Онъ говорилъ тономъ врача, указывающаго на необходимость тяжелой, но неизбежной операции. -- А почему тебя не разстреляли? -- спросилъ Юра. -- А тутъ многое было. И, главное, что папаша у меня -- больно партийный. -- Ахъ, такъ это вашъ отецъ возглавляетъ... -- я назвалъ видное московское заведение. -- Онъ самый. Вообще почти все, кто уцелелъ по этому делу, имеютъ партийныхъ папашъ. Ну, папаши, конечно, забегали... Вероятно, говорили то же самое, что вотъ вы сейчасъ -- валяютъ-де мальчишки дурака. Или что-нибудь въ этомъ роде. Ну, папашъ было много. Вотъ мы кое-какъ и выскочили... -- Значитъ, вы -- студентъ, такъ сказать, вполне пролетарский? {332} 13 Московский Художественный театръ. -- Абсолютно. И даже комсомолецъ. Я знаю, вы хотите спросить, почему я, пролетарий и все такое, собирался заняться такимъ непредусмотреннымъ физкультурой спортомъ, какъ метание бомбъ? -- Именно. -- Да вотъ именно потому, что я пролетарий. Сталинъ обманулъ не васъ, а меня. Вы ему никогда не верили, а я верилъ. Сталинъ эксплоатировалъ не вашъ, а мой энтузиазмъ. И потомъ еще, вы вотъ не верите, въ это... ну, какъ сказано у Сельвинскаго -- "въ святую банальность о счастьи мира"... -- Пока что -- не верю. -- Вотъ видите. А я верю. Следовательно, вамъ наплевать на то, что эту "банальность" Сталинъ дискредитируетъ на века и века. А мне? Мне не наплевать. Если Сталинъ процарствуетъ еще летъ десять, то-есть, если мы за это время его не ухлопаемъ, то дело будетъ стоять такъ, что вы его повесите. -- Кто это -- вы? -- Такъ сказать, старый режимъ. Помещики, фабриканты... -- Я не помещикъ и не фабрикантъ. -- Ну, это не важно. Люди, такъ сказать, стараго мира. Вотъ те, кто въ святую банальность не верятъ ни на копейку. А если Сталинъ процарствуетъ этакъ еще летъ десять -- кончено. Тогда будетъ такое положение, что приходи и владей, кто попало. Не то, чтобы Муссолини или Гитлеръ, а прямо хоть Амманулу подавай. -- А вы не думаете, что такое положение создалось уже и сейчасъ ? -- Ну, вотъ -- темъ хуже. Но я не думаю. Еще не создалось. Такъ понимаете мою мысль: если до этого дойдетъ, если вы повесите Сталина, ну и все такое, тогда всякий будетъ иметь право мне, пролетарию, сказать: ну что, сделали революцию? Взяли власть въ свои мозолистыя руки? Довели Россию до точки. А теперь -- пошли вонъ! Молчать и не разговаривать! И разговаривать будетъ не о чемъ. Вотъ-съ какая получается история... Мы не хотимъ, чтобы надъ страной, которую мы строимъ, торчалъ какой-то готтентотский царекъ. Понятно? -- Понятно, хотя и несколько путано... -- Почему путано? -- Ухлопавъ Сталина, что вы будете делать дальше? И почему именно вы, а не кто-нибудь другой? -- Другого никого нетъ. Есть трудящияся массы, и хозяевами будутъ оне. -- А кто этими хозяевами будетъ управлять? -- Никто не будетъ управлять. Не будетъ управления. Будетъ техническое руководство. -- Такъ сказать, утопия технократическаго порядка, -- съиронизировалъ я. -- Да, технократическая, но не утопия. Техническая неизбежность. Дворянства у насъ нетъ. Возьмите любой заводъ и выкиньте къ чорту партийную головку. Кто останется? Останутся рабочий и инженеръ.
|