И я, и Юра, взятые въ отдельности, вероятно, оставили бы эти манипуляций после первыхъ же безсонныхъ ночей, но поскольку мы действовали вдвоемъ, никто изъ насъ не хотелъ первымъ подавать сигналъ объ отступлении. Все-таки изъ каждаго списка мы успевали изымать десятка полтора, иногда и два. Это былъ слишкомъ большой процентъ -- каждый списокъ заключалъ въ себе пятьсотъ именъ -- и на Погре стали уже говорить о томъ, что въ УРЧ что-то здорово путаютъ. Отношения съ Якименкой шли, все ухудшаясь. Во-первыхъ, потому, что я и Юра, совсемъ уже валясь съ ногъ отъ усталости и безсонницы, врали въ этихъ спискахъ уже безъ всякаго "заранее обдуманнаго намерения", и на погрузочномъ пункте получалась {148} неразбериха и, во-вторыхъ, между Якименкой и Борисомъ стали возникать какия-то трения, которыя въ данной обстановке ничего хорошаго предвещать не могли и о которыхъ Борисъ разсказывалъ со сдержанной яростью, но весьма неопределенно. Старший врачъ отделения заболелъ, Борисъ былъ назначенъ на его место, и, поскольку я могъ понять, Борису приходилось своей подписью скреплять вытертые резинкой диагнозы и новыя стандартизованныя пометки "годенъ". Что-то назревало и на этомъ участке нашего фронта, но у насъ назревали все участки сразу. Какъ-то утромъ приходитъ въ УРЧ Борисъ. Видъ у него немытый и небритый, воспаленно-взъерошенный и обалделый -- какъ, впрочемъ, и у всехъ насъ. Онъ сунулъ мне свое ежедневное приношение -- замерзший комъ ячменной каши, и я заметилъ, что, кроме взъерошенности и обалделости, въ Борисе есть и еще кое-что: какая-то гайка выскочила, и теперь Борисъ будетъ идти напроломъ; по части же хождения напроломъ Борисъ съ полнымъ основаниемъ можетъ считать себя мировымъ специалистомъ. На душе стало безпокойно. Я хотелъ было спросить Бориса, въ чемъ дело, но въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Якименко. Въ рукахъ у него были какия-то бумаги для переписки. Видъ у него былъ ошалелый и раздраженный: онъ работалъ, какъ все мы, а промфинпланъ таялъ съ каждымъ днемъ. Увидавъ Бориса, Якименко резко повернулся къ нему: -- Что это означаетъ, докторъ Солоневичъ? Представители третьей части въ отборочной комиссии заявили мне, что вы что-то тамъ бузить начали. Предупреждаю васъ, чтобы этихъ жалобъ я больше не слышалъ. -- У меня, гражданинъ начальникъ, есть жалоба и на нихъ... -- Плевать мне на ваши жалобы! -- холодное и обычно сдержанное лицо Якименки вдругъ перекосилось. -- Плевать мне на ваши жалобы. Здесь лагерь, а не университетская клиника. Вы обязаны исполнять то, что вамъ приказываетъ третья часть. -- Третья часть имеетъ право приказывать мне, какъ заключенному, но она не имеетъ права приказывать мне, какъ врачу. Третья часть можетъ считаться или не считаться съ моими диагнозами, но подписывать ихъ диагнозовъ я не буду. По закону Борисъ былъ правъ. Я вижу, что здесь столкнулись два чемпиона по части хождения напроломъ -- со всеми шансами на стороне Якименки. У Якименки на лбу вздуваются жилы. -- Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что отъ дачи своей подписи подъ постановлениями отборочной комиссии я, въ данныхъ условияхъ, отказываюсь категорически. Якименко смотритъ въ упоръ на Бориса и зачемъ-то лезетъ въ карманъ. Въ моемъ воспаленномъ мозгу мелькаетъ мысль о томъ, что Якименко лезетъ за револьверомъ -- совершенно нелепая мысль: я чувствую, что если Якименко попробуетъ оперировать револьверомъ или матомъ, Борисъ двинетъ его по челюсти, и это будетъ последний промфинпланъ на административномъ и жизненномъ поприще Якименки. Свою непринятую Якименкой жалобу Борисъ перекладываетъ изъ правой руки въ левую, а права я {149} свободнымъ разслабленнымъ жестомъ опускается внизъ. Я знаю этотъ жестъ по рингу -- эта рука отводится для удара снизу по челюсти... Мысли летятъ съ сумасшедшей стремительностью. Борисъ ударитъ, активъ и чекисты кинутся всей сворой, я и Юра пустимъ въ ходъ и свои кулаки, и черезъ секундъ пятнадцать все наши проблемы будутъ решены окончательно. Немая сцена. УРЧ пересталъ дышать. И вотъ, съ лежанки, на которой подъ шинелью дремлетъ помощникъ Якименки, добродушно-жестокий и изысканно-виртуозный сквернословъ Хорунжикъ, вырываются трели неописуемаго мата. Весь словарь Хорунжика ограничивается непристойностями. Даже когда онъ сообщаетъ мне содержание "отношения", которое я долженъ написать для Медгоры, -- это содержание излагается такимъ стилемъ, что я могу использовать только союзы и предлоги. Матъ Хорунжика ни кому не адресованъ. Просто ему изъ-за какихъ-то тамъ хреновыхъ комиссий не даютъ спать... Хорунжикъ поворачивается на другой бокъ и натягиваетъ шинель на голову. Якименко вытягиваетъ изъ кармана коробку папиросъ и протягиваетъ Борису.
|