Въ лагере это свободное время бываетъ только въ выходные дни. Три выходныхъ дня семьдесятъ человекъ нашего барака ковырялись надъ пятью грядками для будущихъ цветовъ: здесь я наблюдалъ социалистический трудъ въ крайнемъ выражении всего его великолепия: работы тамъ было одному человеку на день-полтора. Но, въ виду полной безсмысленности всей этой затеи люди работали, какъ дохлыя мухи, лопатъ не хватало, порядка не было, и когда въ двести десять рабочихъ дней было сделано пять грядокъ, то выяснилось: цветочныхъ семянъ нетъ и въ заводе. {445} Время же для посадки картошки было слишкомъ позднее. И тогда я сказалъ Анютину: ну, ужъ теперь-то я продерну его въ "Перековке" за "безхозяйственную растрату двухсотъ десяти рабочихъ дней". Анютинъ перепугался смертельно, и это меня успокоило: если бы онъ былъ сексотомъ, то ни "Перековки", ни "безхозяйственности" бояться было бы ему нечего. Впрочемъ, несмотря на свою активность, а можетъ быть, и вследствие ея, Анютинъ скоро попалъ въ ШИЗО: вышелъ погулять за пределы лагерной черты и напоролся на какого-то активиста изъ вохровцевъ. Анютинъ попалъ въ одну камеру съ группой туломскихъ инженеровъ, которые еще зимой задумали бежать въ Финляндию и уже около полугода ждали разстрела... Ихъ жены были арестованы въ Петербурге и Москве, и шло следствие: не оказывали ли оне своимъ мужьямъ помощи въ деле подготовки побега... Инженеровъ было, кажется, шесть или семь человекъ, люди, по всей вероятности, были неглупые, и ихъ судьба висела надъ нами какимъ-то страшнымъ предостережениемъ. Помню, что когда-то, около этого времени, яркимъ летнимъ днемъ я сиделъ въ пустомъ почти бараке: ко мне подошелъ Юра и протянулъ мне номеръ "Правды". -- Хочешь полюбопытствовать? -- въ голосе его было что-то чуть-чуть насмешливое. Онъ показалъ мне кемъ-то отчеркнутое жирнымъ краснымъ карандашемъ. "Постановление Совнаркома СССР". Въ немъ было: за попытку побега заграницу -- объявление вне закона и безусловный разстрелъ; для военныхъ -- тотъ же разстрелъ и ссылка семьи "въ отдаленнейшия места Союза". Мы посмотрели другъ на друга. -- Подумаешь -- напугали! -- сказалъ Юра. -- Не меняетъ положения, -- сказалъ я. -- Я думаю, -- Юра презрительно пожалъ плечами... Больше объ этомъ постановлении у насъ съ Юрой никакого "обмена мнений" не было. Нашихъ плановъ оно, действительно, ни въ какой степени не меняло. Но потомъ я не разъ думалъ о томъ, какое свидетельство о бедности выдала советская власть и себе, и своему строю, и своей армии. Представьте себе любое въ мире правительство, которое въ мирное время объявило бы urbi et orbi: для того, чтобы поддерживать на должномъ уровне патриотизмъ команднаго состава нашей армии, мы будемъ разстреливать техъ офицеровъ, которые попытаются оставить подвластную намъ страну, и ссылать "въ отдаленнейшия места" -- то-есть на верную смерть -- ихъ семьи . Что стали бы говорить о патриотизме французской армии, если бы французское правительство пустило бы въ миръ такую позорную угрозу?.. А эта угроза была сделана всерьезъ. Большевики не очень серьезно относятся къ своимъ обещаниямъ, но свои угрозы они по мере технической возможности выполняютъ и перевыполняютъ... Эта угроза ни въ какой степени не меняла ни нашихъ намерений, ни нашихъ плановъ, но она могла указывать на какой-то крупный побегъ -- по всей вероятности, по военной линии -- и, следовательно, да усиление сыска и охраны границъ... Снова стало мерещиться {446} "недреманное око", снова стали чудиться сексоты во всехъ окружающихъ... И въ эти дни въ нашемъ бараке появился новый дневальный; я не помню сейчасъ его фамилии. Вместе съ нимъ въ нашемъ бараке поселились и двое его детей: девочка летъ десяти и мальчикъ летъ семи. Юра, какъ великий специалистъ въ деле возни со всякаго рода детворой, вошелъ съ этими детишками въ самую тесную дружбу. Детей этихъ подкармливалъ весь баракъ: на нихъ пайка не полагалось... Я же время отъ времени ловилъ на себе взглядъ дневальнаго -- мрачный и пронзительный, какъ будто этимъ взглядомъ дневальный хотелъ докопаться до самой сущности моей, до самыхъ моихъ сокровенныхъ мыслей... Становилось жутковато... Я перебиралъ въ памяти все слова, интонации, жесты Подмоклаго, Гольмана, Успенскаго: нетъ, ничего подозрительнаго. Но ведь эта публика, при ея-то квалификации, никакого подозрения ни однимъ жестомъ не проявитъ. А этотъ нехитрый мужиченко приставленъ следить -- следитъ неумело, но слежка есть: какъ воровато отводитъ онъ глаза въ сторону, когда я ловлю его настороженный взглядъ. Да, слежка есть. Что делать? Бежать сейчасъ же -- значитъ, подвести Бориса. Написать ему? Но если за нами есть слежка, то никакого письма Борисъ просто на просто не получитъ. Нужно было придумать какой-то резкий, для всехъ неожиданный поворотъ отъ всехъ нашихъ плановъ, резкий бросокъ въ какую-то никемъ непредвиденную сторону...
|