Пацанъ визжитъ такъ, какъ будто его не только собираются, а и въ самомъ деле режутъ. Ничьего внимания это не привлекаетъ -- обычная история, пацана тащатъ въ изоляторъ. Я отправляюсь въ "штабъ". Огромная комната бревенчатаго барака переполнена ребятами, которые то греются у печки, то тянутъ собачьи ножки, то флегматически выискиваютъ вшей, то такъ просто галдятъ. Матъ стоитъ необычайный. За столомъ сидитъ некто -- я узнаю въ немъ товарища Полюдова, который въ свое время заведывалъ культурно-воспитательной частью въ Подпорожьи. Полюдовъ творитъ судъ -- пытается установить виновниковъ фабрикации несколькихъ колодъ картъ. Вещественныя доказательства лежатъ передъ нимъ на столе -- отпечатанныя шаблономъ карты изъ вырванныхъ листовъ. Подозреваемыхъ -- штукъ десять. Они стоятъ подъ конвоемъ самоохраны, клянутся и божатся наперебой -- галдежъ стоитъ несусветимый. У Полюдова -- очумелое лицо и воспаленное отъ махорки и безсонницы глаза. Онъ здесь -- помощникъ Видемана. Я пока что достаю у него талонъ на обедъ въ вольнонаемной столовой и ухожу изъ штаба, обшариваемый глазами и руками безпризорниковъ; но мои карманы все равно пусты -- пусть обшариваютъ. {408} ИДЕАЛИСТЪ На ночлегъ я отправляюсь въ клубъ. Клубъ -- огромное бревенчатое здание съ большимъ зрительнымъ заломъ, съ библиотекой и съ полдюжиной совершенно пустыхъ клубныхъ комнатъ. Заведующий клубомъ -- завклубъ, высокий, истощенный малый, летъ 26-ти, встречаетъ меня, какъ родного: -- Ну, слава Богу, голубчикъ, что вы, наконецъ, приехали. Хоть чемъ-нибудь ребятъ займете... Вы поймите, здесь на этой чертовой куче, имъ решительно нечего делать: мастерскихъ нетъ, школы нетъ, учебниковъ нетъ, ни черта нетъ. Даже детскихъ книгъ въ библиотеке ни одной. Играть имъ негде, сами видите, камни и болото, а въ лесъ вохровцы не пускаютъ. Знаете, здесь эти ребята разлагаются такъ, какъ и на воле не разлагались. Подумайте только -- четыре тысячи ребятъ запиханы въ одну яму и делать имъ нечего совершенно. Я разочаровываю завклуба: я приехалъ такъ, мимоходомъ, на день два, посмотреть, что здесь вообще можно сделать. Завклубъ хватаетъ меня за пуговицу моей кожанки. -- Послушайте, ведь вы же интеллигентный человекъ... Я уже знаю напередъ, чемъ кончится тирада, начатая съ интеллигентнаго человека... Я -- "интеллигентный человекъ", -- следовательно, и я обязанъ отдать свои нервы, здоровье, а если понадобится, и шкуру для заплатывания безконечныхъ дыръ советской действительности. Я -- "интеллигентный человекъ", -- следовательно, по своей основной профессии я долженъ быть великомученикомъ и страстотерпцемъ, я долженъ застрять въ этой фантастической трясинной дыре и отдать свою шкуру на заплаты, на коллективизацию деревни, на безпризорность и на ея "ликвидацию". Только на заплату дыръ -- ибо больше сделать нельзя ничего. Но вотъ съ этой "интеллигентской" точки зрения, въ сущности, важенъ не столько результатъ, сколько, такъ сказать, жертвенность... ...Я его знаю хорошо, этого завклуба. Это онъ -- вотъ этакий завклубъ -- геологъ, ботаникъ, фольклористъ, ихтиологъ и, Богъ его знаетъ, кто еще, въ сотняхъ тысячъ экземпляровъ растекается по всему лицу земли русской, сгораетъ отъ недоедания, цынги, туберкулеза, малярии, строитъ тоненькую паутинку культурной работы, то сдуваемую легкимъ дыханиемъ советскихъ Пришибеевыхъ всякаго рода, то ликвидируемую на корню чрезвычайкой, попадаетъ въ концлагери, въ тюрьмы, подъ разстрелъ -- но все-таки строитъ... Я уже его видалъ -- этого завклуба -- и на горныхъ пастбищахъ Памира, где онъ выводитъ тонкорунную овцу, и въ малярийныхъ дырахъ Дагестана, где онъ добываетъ пробный иодъ изъ каспийскихъ водорослей, и въ ущельяхъ Сванетии, где онъ занимается раскрепощениемъ женщины, и въ украинскихъ колхозахъ, где онъ прививаетъ культуру топинамбура, и въ лабораторияхъ ЦАГИ, где онъ изучаетъ обтекаемость авиационныхъ бомбъ. Потомъ тонкорунныя овцы гибнутъ отъ безкормицы, сванетская раскрепощенная женщина -- отъ голоду, топинамбуръ не {409} хочетъ расти на раскулаченныхъ почвахъ, где не выдерживаетъ ко всему привыкшая картошка... Авиабомбами сметаютъ съ лица земли целые районы "кулаковъ" -- дети этихъ кулаковъ попадаютъ вотъ сюда -- и сказка про краснаго бычка начинается сначала. Но кое-что остается. Все-таки кое-что остается. Кровь праведниковъ никогда не пропадаетъ совсемъ ужъ зря. И я -- конфужусь передъ этимъ завклубомъ. И вотъ -- знаю же я, что на заплатывание дыръ, прорванныхъ рогами этого краенаго быка, не хватитъ никакихъ въ мире шкуръ, что пока быкъ этотъ не прирезанъ -- количество дыръ будетъ расти изъ года въ годъ, что мои и его, завклуба, старания, и мужика, и ихтиолога -- все они безследно потонуть въ топяхъ советскаго кабака, потонетъ и онъ самъ, этотъ завклубъ.
|