Впрочемъ, Надежда Константиновна довольно быстро устроилась. На фоне кувшинныхъ рылъ советскаго актива она, къ тому же вольнонаемная, была, какъ работница, конечно -- сокровищемъ. Не говоря уже о ея культурности и ея конторскихъ познанияхъ, она, при ея двойной зависимости -- за себя и за мужа, не могла не стараться изъ всехъ своихъ силъ. Мужъ ея, Андрей Ивановичъ, былъ невысокимъ, худощавымъ человекомъ летъ пятидесяти, со спокойными, умными глазами, въ которыхъ, казалось, на весь остатокъ его жизни осела какая-то жестокая, едкая, незабываемая горечь. У него -- стараго подпольщика-каторжанина и пр. -- поводовъ для этой горечи было более чемъ достаточно, но одинъ изъ нихъ действовалъ на мое воображение какъ-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, съ собственническимъ чувствомъ положенная на съеживающееся плечо Н. К. На Андрея Ивановича у меня были некоторые виды. Остатокъ нашихъ лагерныхъ дней мы хотели провести где-нибудь не въ канцелярии. Андрей Ивановичъ заведывалъ въ Подпорожьи леснымъ отделомъ, и я просилъ его устроить насъ обоихъ -- меня и Юру -- на какихъ-нибудь лесныхъ работахъ, чемъ-нибудь вроде таксаторовъ, десятниковъ и т.д. Андрей Ивановичъ далъ намъ кое-какую литературу, и мы мечтали о томъ времени, когда мы сможемъ шататься по лесу вместо того, чтобы сидеть за пишущей машинкой. ___ Какъ-то днемъ, на обеденный перерывъ иду я въ свою избу. Слышу -- сзади чей-то голосъ. Оглядываюсь. Надежда {219} Константиновна, тщетно стараясь меня догнать, что-то кричитъ и машетъ мне рукой. Останавливаюсь. -- Господи, да вы совсемъ глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что. Давайте пойдемъ вместе, ведь намъ по дороге. Пошли вместе. Обсуждали текущия дела лагеря. Потомъ Надежда Константиновна какъ-то забезпокоилась. -- Посмотрите, это, кажется, мой Любикъ. Это было возможно, но, во-первыхъ, ея Любика я въ жизни въ глаза на видалъ, а во вторыхъ, то, что могло быть Любикомъ, представляло собою черную фигурку на фоне белаго снега, шагахъ въ ста отъ насъ. На такую дистанцию мои очки не работали. Фигурка стояла у края дороги и свирепо молотила чемъ-то по снежному сугробу. Мы подошли ближе и выяснили, что это, действительно, былъ Любикъ, возвращающийся изъ школы. -- Господи, да у него все лицо въ крови!.. Любикъ! Любикъ! Фигурка обернулась и, узревъ свою единственную мамашу, сразу пустилась въ ревъ -- полагаю, что такъ, на всякий случай. После этого, Любикъ прекратилъ избиение своей книжной сумкой снежнаго сугроба и, размазывая по своей рожице кровь и слезы, заковылялъ къ намъ. При ближайшемъ разсмотрении Любикъ оказался мальчишкой летъ восьми, одетымъ въ какую-то чистую и заплатанную рвань, со следами недавней потасовки во всемъ своемъ облике, въ томъ числе и на рожице. Надежда Константиновна опустилась передъ нимъ на колени и стала вытирать съ его рожицы слезы, кровь и грязь. Любикъ использовалъ все свои наличный возможности, чтобы поорать всласть. Конечно, былъ какой-то трагически злодей, именуемый не то Митькой, не то Петькой, конечно, этотъ врожденный преступникъ изуродовалъ Любика ни за что, ни про что, конечно, материнское сердце Надежды Константиновны преисполнилось горечи , обиды и возмущения. Во мне же расквашенная рожица Любика не вызывала решительно никакого соболезнования -- точно такъ же, какъ во время оно расквашенная рожица Юрочки, особенно если она бывала расквашена по всемъ правиламъ неписанной конституции великой мальчуганской нации. Вопросы же этой конституции, я полагалъ, всецело входили въ мою мужскую компетенцию. И я спросилъ деловымъ тономъ: -- А ты ему, Любикъ, тоже ведь далъ? -- Я ему какъ далъ... а онъ мне... и я его еще... у-у-у... Вопросъ еще более деловой: -- А ты ему какъ -- правой рукой или левой? Тема была перенесена въ область чистой техники, и для эмоций места не оставалось. Любикъ отстранилъ материнский платокъ, вытиравший его оскорбленную физиономию, и въ его глазенкахъ, сквозь еще не высохшия слезы, мелькнуло любопытство. -- А какъ это -- левой? Я показалъ. Любикъ съ весьма деловымъ видомъ, выкарабкался изъ материнскихъ объятий: разговоръ зашелъ о деле, и тутъ ужъ было не до слезъ и не до сантиментовъ. -- Дядя, а ты меня научишь? {220} -- Обязательно научу. Между мною и Любикомъ былъ, такимъ образомъ, заключенъ "пактъ технической помощи". Любикъ вцепился въ мою руку, и мы зашагали. Надежда Константиновна горько жаловалась на безпризорность Любика -- сама она сутками не выходила изъ ликвидкома, и Любикъ болтался, Богъ его знаетъ -- где, и елъ, Богъ его знаетъ -- что. Любикъ прерывалъ ее всякими деловыми вопросами, относящимися къ области потасовочной техники. Черезъ весьма короткое время Любикъ, сообразивъ, что столь исключительное стечение обстоятельствъ должно быть использовано на все сто процентовъ, сталъ усиленно подхрамывать и, въ результате этой дипломатической акции, не безъ удовлетворения уместился на моемъ плече.
|