Путемъ некоторыхъ техническихъ ухищрений я сделалъ такъ, чтобы записка эта попала непосредственно къ Успенскому, безъ никакихъ Корзуновъ и Гольмановъ. Записку взялись передать непосредственно. Я шатался по лесамъ около Медгоры въ странномъ настроении: отъ этой записки зависелъ нашъ побегъ или, по крайней мере, шансы на благополучный исходъ побега. Иногда мне казалось, что весь этотъ проектъ -- форменный вздоръ и что Успенский въ лучшемъ случай кинетъ его въ корзину, иногда мне казалось, что это -- идеально выверенный и точный планъ. Планъ этотъ былъ, конечно, самой вопиющей халтурой, но онъ былъ реально выполнимъ и, въ случае выполнения, заложилъ бы некоторый дополнительный камень въ фундаментъ карьеры т. Успенскаго. Временами мне казалось, что на столь наглую и столь очевидную халтуру Успенский все-таки не пойдетъ. Но по зреломъ размышлении я пришелъ къ выводу, что эти опасения -- вздоръ. Для того, чтобы халтурный проектъ провалился не вследствие технической невыполнимости, а только вследствие своей чрезмерной наглости, нужно было предполагать въ начальстве хоть малейшую совестливость... Какия есть у меня основания предполагать эту совестливость въ Успенскомъ, если я и на воле не встречался съ ней никогда? Объ Успенскомъ же говорили, какъ о человеке очень умномъ, чрезвычайно властномъ и совершенно безпощадномъ, какъ объ очень молодомъ партийномъ администраторе, который делаетъ свою карьеру изо всехъ силъ, своихъ и чужихъ. На его совести {346} лежало много десятковъ тысячъ человеческихъ жизней. Онъ усовестится? Онъ не клюнетъ на такого жирнаго, халтурнаго, карьернаго червяка? Если не клюнетъ, тогда, значитъ, во всей механике советскаго кабака я не понимаю ничего. Долженъ клюнуть. Клюнетъ обязательно... Я расчитывалъ, что меня вызовутъ дня черезъ два-три, и по всей вероятности, къ Гольману... Но въ тотъ же день вечеромъ въ баракъ торопливо и несколько растерянно вбежалъ начальникъ колонны. -- Где тов. Солоневичъ... старший... Иванъ?.. Васъ сейчасъ же требуютъ къ товарищу Успенскому... Съ начальникомъ колонны у меня въ сущности не было никакихъ отношений. Онъ изредка делалъ начальственныя, но безтолковыя и безвредныя замечания, и въ глазахъ у него стояло: ты не смотри, что ты въ очкахъ... Въ случае чего, я тебе такия гайки завинчу... Сейчасъ въ очахъ начальника колонны не было никакихъ гаекъ. Эти очи трепались растерянно и недоумевающе. Къ "самому" Успенскому... И въ чемъ это здесь зарыта собака?.. Юра дипломатически и хладнокровно подлилъ масла въ огонь: -- Ну, значитъ, Ватикъ, опять до поздней ночи... -- Такъ вы, товарищъ Солоневичъ... пожалуйста ... Я сейчасъ позвоню въ управление, что я вамъ передалъ.. -- Да, да я сейчасъ иду... -- И въ моемъ голосе -- спокойствие, какъ будто прогулка къ Успенскому -- самое обыденное занятие въ моей лагерной жизни.... СОЛОВЕЦКиЙ НАПОЛЕОНЪ Въ приемной у Успенскаго сидитъ начальникъ отдела снабжения и еще несколько человекъ. Значитъ, придется подождать... Я усаживаюсь и оглядываюсь кругомъ. Публика все хорошо откормленная, чисто выбритая, одетая въ новую чекистскую форму -- все это головка лагернаго ОГПУ. Я здесь -- единственный въ лагерномъ, арестантскомъ одеянии, и чувствую себя какимъ-то пролетариемъ навыворотъ. Вотъ, напротивъ меня сидитъ грузный, суровый старикъ -- это начальникъ нашего медгорскаго отделения Поккалнъ. Онъ смотритъ на меня неодобрительно. Между мной и имъ -- целая лестница всяческаго начальства, изъ котораго каждое можетъ вышибить меня въ те не очень отдаленныя места, куда даже лагерный Макаръ телятъ своихъ не гонялъ. Куда-нибудь вроде девятнадцатаго квартала, а то и похуже... Поккалнъ можетъ отправить въ те же места почти все это начальство, меня же стереть съ лица земли однимъ дуновениемъ своимъ... Такъ что сидеть здесь подъ недоуменно-неодобрительными взглядами всей этой чекистской аристократии мне не очень уютно... Сидеть же, видимо, придется долго. Говорятъ, что Успенский иногда работаетъ въ своемъ кабинете сутки подрядъ и те же сутки заставляетъ ждать въ приемныхъ своихъ подчиненныхъ. {347} Но дверь кабинета раскрывается, въ ея раме показывается вытянутый въ струнку секретарь и говоритъ: -- Товарищъ Солоневичъ, пожалуйста. Я "жалую"... На лице Поккална неодобрение переходитъ въ полную растерянность. Начальникъ отдела снабжения, который при появлении секретаря поднялся было и подхватилъ свой портфель, остается торчать столбомъ съ видомъ полнаго недоумения. Я вхожу въ кабинетъ и думаю: "Вотъ это клюнулъ... Вотъ это глотнулъ"... Огромный кабинетъ, обставленный съ какою-то выдержанной, суровой роскошью. За большимъ столомъ -- "самъ" Успенский, молодой сравнительно человекъ, летъ тридцати пяти, плотный, съ какими-то, безцветными, светлыми глазами.
|