Польская поговорка не без некоторой гордости утверждает, что Польша стоит беспорядком: Polska nierzгdem stoi. Русская народная словесность снабжает существительное "поляк" эпитетом "безмозглый". Немецкая пословица говорит о "польском хозяйстве" - "Polnische Wirtschaft", это битье посуды на ярмарках за недорогую плату: вот посуда перебита, кажется, вся, - до последнего черепка. Но похороненный под кучею окровавленных обломков, откуда- то из Англии, жалобно, но упорно стонет загробный голос эмигрантского правительства Польши: "Польша от моря до моря", то есть Польша с Литвой, Латвией и Украиной. В Варшаве в январе 1940 года - когда в городе не было ни топлива ни хлеба - местами не было и воды, когда немцы вылавливали польскую интеллигенцию, как зайцев на облаве и отсылали ее на гибель в концлагеря, когда над страной повисла угроза полного физического истребления - и когда безумные рестораны столицы были переполнены польским "цветом общества", пропивавшим последнее свое достояние - цвет Польши все-таки жил мечтой о политической, культурной и религиозной миссии Польши на варварском русском востоке. Вы скажете - сумасшествие! Я скажу - истерика! Но Польша будет считать эти планы разумными, исполнимыми и само собою разумеющимися. Это есть польская доминанта. Это есть внутреннее "я" страны, от которого страна отказаться не может - как не могут немцы отказаться от своей воли к власти. ДОМИНАНТА ГЕРМАНИИ Мое поколение было воспитано на той классической русской литературе, о которой я уже говорил: великая и очень вредная литература. Под ее влиянием мы вошли в жизнь с совершенно исковерканными представлениями о реальности. Представление о германской реальности для нас воплощалось в толстовском Карле Ивановиче, таком трогательно-беспомощном и сентиментальном, или в генерале Пфуле, столь же беспомощно самоуверенном в его "эрсте колоннне марширт" и вообще в аккуратном до смешного немецком булочнике ("хлебник - немец аккуратный"...), колбаснике, чиновнике - которые пришли в широкую русскую землю честно есть свой хлеб. В большинстве случаев они ели его честно... Кое-что другое писал Достоевский в "Бесах", но Достоевский был писателем Васильевского острова и специфически немецкого василеостровского социального склада (в его времена Васильевский остров был населен по преимуществу всякой немецкой мелкотой). Но все это касалось нашего внутреннего немца и о немце германском мы имели самое нелепое представление: народ поэтов и мечтателей - "Dichter und Trдumer" - родина философии, этакие комические Фрицы и Морицы, о которых мы читали еще у Буша. О том, что есть немецкий дух на самом деле - об этом наша литература нам не сказала ничего. Говорили славянофилы - но их не читал никто. Надрывно предупреждал Герцен - но и он был вне большой литературы. Наше довоенное среднее представление о немцах отражало по преимуществу нашу собственную внутреннюю разладицу. Германофильскими у нас были обе борющиеся стороны - и революция, и реакция. Для революции Германия была родиной Гегеля и Маркса - с их философской эрудицией, для реакции - родиной унтер-офицера, с его прозаическим кулачищем. Революция пыталась организовать свой идейный капитал на базе немецкой философии, реакция - свой земельный капитал - на базе немецких управляющих. И обе стороны проворонили немца таким, каким он является в его исторической реальности. Так - социальный склад страны обуславливает собою не только ее самочувствие: он обуславливает и ее зрение. Обе стороны правящего слоя, сталкивавшиеся с немцами и обязанные доложить русскому народу о его западном соседе - рассматривали этого соседа исключительно с классовой - а не национальной точки зрения. А мы в гимназиях изучали историю Германии, - ничего не могли понять в кровавой каше бесконечных Карлов Коротких и Карлов Лысых, Иоганов и Фридрихов, герцогов и князей - ибо у нас не было той точки зрения, с которой эта каша могла бы быть объяснена. Эту точку зрения нам дали две мировых войны; можно было бы получить ее и более дешевым путем... Перед Второй мировой войной наш историк-романист М. Алданов писал о Первой мировой войне: "Никогда еще мир не видал такой могучей и всесокрушающей машины, какую имела Германия в мировую войну. Беда было только в том, что люди, стоявшие во главе этой машины, решительно не знали, что надо делать". M. Алданов является блестящим историческим художником. Его ценность, как исторического мыслителя, я боюсь, значительно ниже: немцы знали что надо делать, - конечно, с их немецкой точки зрения: - надо было строить немецкое мировое могущество. Но для этой стройки у них было одно единственное оружие: меч. Его оказалось недостаточно уже и в 473 году - в год падения Римской Империи. Его оказалось недостаточно и в 1914, и в 1939 году. Но, кроме меча, никаких других орудий, мирового могущества в распоряжении немцев не было, нет и никогда не будет. Его не было ни при Одоакре, ни при Карле Великом, ни при Вильгельме, ни при Гитлере: чего-то не хватает. На вопрос о нехватке орудий строительства немецкая литература точно также не дает нам решительно никакого ответа, как не дает русская на аналогичный вопрос о наличии этих орудий в России.
|