Nominae sunt odiosa -- назовемъ его "профессоромъ Костей". Когда-то очень давно, наша семья вырастила и выкормила его, почти безпризорнаго мальчика, онъ кончилъ гимназию и университетъ. Сейчасъ онъ мирно профессорствовалъ въ Петербурге, жилъ тихой кабинетной мышью. Онъ несколько разъ проводилъ свои московския командировки у меня, въ Салтыковке, и у меня съ нимъ была почти постоянная связь. {36} И еще была у насъ въ Питере двоюродная сестра. Я и въ жизни ее не видалъ, Борисъ встречался съ нею давно и мелькомъ; мы только знали, что она, какъ и всякая служащая девушка въ России, живетъ нищенски, работаетъ каторжно и, почти какъ и все оне, каторжно работающия и нищенски живущия, болеетъ туберкулезомъ. Я говорилъ о томъ, что эту девушку не стоитъ и загружать хождениемъ на передачи и свидание, а что вотъ Костя -- такъ отъ кого же и ждать-то помощи, какъ не отъ него. Юра къ Косте вообще относился весьма скептически, онъ не любилъ людей, окончательно выхолощенныхъ отъ всякаго протеста... Мы послали по открытке -- Косте и ей. Какъ мы ждали перваго дня свиданья! Какъ мы ждали этой первой за четыре месяца лазейки въ миръ, въ которомъ близкие наши то молились уже за упокой душъ нашихъ, то мечтали о почти невероятномъ -- о томъ, что мы все-таки какъ-то еще живы! Какъ мы мечтали о первой весточке туда и о первомъ куске хлеба оттуда!.. Когда голодаешь этакъ по ленински -- долго и всерьезъ, вопросъ о куске хлеба приобретаетъ странное значение. Сидя на тюремномъ пайке, я какъ-то не могъ себе представить съ достаточной ясностью и убедительностью, что вотъ лежитъ передо мной кусокъ хлеба, а я есть не хочу, и я его не съемъ. Хлебъ занималъ командныя высоты въ психике -- унизительныя высоты. Въ первый же день свиданий въ камеру вошелъ дежурный. -- Который тутъ Солоневичъ? -- Все трое... Дежурный изумленно воззрился на насъ. -- Эка васъ расплодилось. А который Борисъ? На свидание... Борисъ вернулся съ мешкомъ всяческихъ продовольственныхъ сокровищъ: здесь было фунта три хлебныхъ огрызковъ, фунтовъ пять варенаго картофеля въ мундирахъ, две брюквы, две луковицы и несколько кусочковъ селедки. Это было все, что Катя успела наскребать. Денегъ у нея, какъ мы ожидали, не было ни копейки, а достать денегъ по нашимъ указаниямъ она еще не сумела. Но картошка... Какое это было пиршество! И какъ весело было при мысли о томъ, что наша оторванность отъ мира кончилась, что панихидъ по насъ служить уже не будутъ. Все-таки, по сравнению съ могилой, и концлагерь -- радость. Но Кости не было. Къ следующему свиданию опять пришла Катя... Богъ ее знаетъ, какими путями и подъ какимъ предлогомъ она удрала со службы, наскребала хлеба, картошки и брюквы, стояла полубольная въ тюремной очереди. Костя не только не пришелъ: на телефонный звонокъ Костя ответилъ Кате, что онъ, конечно, очень сожалеетъ, но что онъ ничего сделать на можетъ, такъ какъ сегодня же уезжаетъ на дачу. Дача была выдумана плохо: на дворе стоялъ декабрь... Потомъ, лежа на тюремной койке и перебирая въ памяти все эти страшные годы, я думалъ о томъ, какъ "тяжкий млатъ" {37} голода и террора однихъ закалилъ, другихъ раздробилъ, третьи оказались пришибленными -- но пришибленными прочно. Какъ это я раньше не могъ понять, что Костя -- изъ пришибленныхъ. Сейчасъ, въ тюрьме, видя, какъ я придавленъ этимъ разочарованиемъ, Юра сталъ утешать меня -- такъ неуклюже, какъ это только можетъ сделать юноша 18 летъ отъ роду и 180 сантиметровъ ростомъ. -- Слушай, Ватикъ, неужели же тебе и раньше не было ясно, что Костя не придетъ и ничего не сделаетъ?.. Ведь это же просто -- Акакий Акакиевичъ по ученой части... Ведь онъ же, Ватикъ, трусъ... У него отъ одного Катинаго звонка душа въ пятки ушла... А чтобы придти на свидание -- что ты, въ самомъ деле? Онъ дрожитъ надъ каждымъ своимъ рублемъ и надъ каждымъ своимъ шагомъ... Я, конечно, понимаю, Ватикъ, -- смягчилъ Юра свою филиппику, -- ну, конечно, раньше онъ, можетъ быть, и былъ другимъ, но сейчасъ... Да, другимъ... Многие были иными. Да, сейчасъ, конечно, -- Акакий Акакиевичъ... Роль знаменитой шубы выполняетъ дочь, хлибкая истеричка двенадцати летъ. Да, конечно, революционный ребенокъ; ни жировъ, ни елки, ни витаминовъ, ни сказокъ... Пайковый хлебъ и политграмота. Оную же политграмоту, надрываясь отъ тошноты, читаетъ Костя по всякимъ рабфакамъ -- кому нужна теперь славянская литература... Тощий и шаткий уютъ на Васильевскомъ Острове... Вечная дрожь: справа -- уклонъ, слева -- загибъ, снизу -- голодъ, а сверху -- просто ГПУ... Оппозиционный шепотъ за закрытой дверью. И вечная дрожь... Да, можно понять -- какъ я этого раньше не понялъ... Можно простить... Но руку -- трудно подать. Хотя, разве онъ одинъ -- духовно убиенный революцией? Если нетъ статистики убитыхъ физически, то кто можетъ подсчитать количество убитыхъ духовно, пришибленныхъ, забитыхъ? Ихъ много...
|