Что должны были пережить и Юра, и Борисъ за те часы, что я сиделъ у Якименки, пилъ чай и велъ хорошие разговоры? Но Юра уже дружественно тычетъ меня кулакомъ въ животъ, а Борисъ столь же дружественно обнимаетъ меня своей пудовой лапой. У Юры въ голосе слышны слезы. Мы торжественно въ полутьме вечера целуемся, и меня охватываетъ огромное чувство и нежности, и уверенности. Вотъ здесь -- два самыхъ моихъ близкихъ и родныхъ человека на этомъ весьма неуютно оборудованномъ земномъ шаре. И неужели же мы, при нашей спайке, при абсолютномъ "все за одного, одинъ за всехъ", пропадемъ? Нетъ, не можетъ быть. Нетъ, не пропадемъ. Мы тискаемъ другъ друга и говоримъ разныя слова, милыя, ласковыя и совершенно безсмысленныя для всякаго посторонняго уха, наши семейныя слова... И какъ будто тотъ фактъ, что я еще не арестованъ, что-нибудь предрешаетъ для завтрашняго дня: ведь ни Борисъ, ни Юра о Якименскомъ "плюньте" не знаютъ еще ничего. Впрочемъ, здесь, действительно, carpe diem: сегодня живы -- и то глава Богу. Я торжественно высвобождаюсь изъ братскихъ и сыновнихъ тисковъ и столь же торжественно провозглашаю: -- А теперь, милостивые государи, последняя сводка съ фронта победы -- Шпигель. -- Ватикъ, всерьезъ? Честное слово? -- Ты, Ва, въ самомъ деле, не трепли зря нервовъ, -- говоритъ Борисъ. -- Я совершенно всерьезъ. -- И я разсказываю весь разговоръ съ Якименкой. Новые тиски, и потомъ Юра тономъ полной непогрешимости говоритъ : -- Ну вотъ, я ведь тебя предупреждалъ. Если совсемъ плохо, то Шпигель какой-то долженъ же появиться, иначе какъ же... Увы! со многими бываетъ и иначе... ___ Разговоръ съ Якименкой, точно списанный со страницъ Шехерезады, сразу ликвидировалъ все: и доносъ, и третью часть, и перспективы: или стенки, или побега на верную гибель, и активистския поползновения, и большую часть работы въ урчевскомъ бедламе. Вечерами, вместо того, чтобы коптиться въ махорочныхъ туманахъ УРЧ, я сиделъ въ комнате Якименки, пилъ чай съ печеньемъ {126} и выслушивалъ Якименковския лекции о лагере. Ихъ теоретическая часть, въ сущности, ничемъ не отличалась отъ того, что мне въ теплушке разсказывалъ уголовный коноводъ Михайловъ. На основании этихъ сообщений я писалъ инструкции. Якименко предполагалъ издать ихъ для всего ББК и даже предложить ГУЛАГу. Какъ я узналъ впоследствии, онъ такъ и поступилъ. Авторская подпись была, конечно, его. Скромный капиталъ своей корректности и своего печенья Якименко затратилъ не зря. {127} -------- БАМ (Байкало-Амурская Магистраль) МАРКОВИЧЪ ПЕРЕКОВЫВАЕТЪ Шагахъ въ двухстахъ отъ УРЧ стояла старая, склонившаяся на бокъ, бревенчатая избушка. Въ ней помещалась редакция лагерной газеты "Перековка", съ ея редакторомъ Марковичемъ, поэтомъ и единственнымъ штатнымъ сотрудникомъ Трошинымъ, наборщикомъ Мишей и старой разболтанной бостонкой. Когда мне удавалось вырываться изъ УРЧевскаго бедлама, я нырялъ въ низенькую дверь избушки и отводилъ тамъ свою наболевшую душу. Тамъ можно было посидеть полчаса-часъ вдали отъ УРЧевскаго мата, прочесть московския газеты и почерпнуть кое-что изъ житейской мудрости Марковича. О лагере Марковичъ зналъ все. Это былъ благодушный американизированный еврей изъ довоенной еврейской эмиграции въ Америку. -- Если вы въ вашей жизни не видали настоящаго идиота -- такъ посмотрите, пожалуйста, на меня... Я смотрелъ. Но ни въ плюгавой фигурке Марковича, ни въ его устало-насмешливыхъ глазахъ не было видно ничего особенно идиотскаго. -- А вы такой анекдотъ о еврее гермафродите знаете? Нетъ? Такъ я вамъ разскажу... Анекдотъ для печати непригоденъ. Марковичъ же летъ семь тому назадъ перебрался сюда изъ Америки: "мне, видите-ли, кусочекъ социалистическаго рая пощупать захотелось... А? Какъ вамъ это нравится? Ну, не идиотъ?" Было у него 27.000 долларовъ, собранныхъ на ниве какой-то комиссионерской деятельности. Само собою разумеется, что на советской границе ему эти доллары обменяли на советские рубли -- неизвестно уже, какие именно, но, конечно, по паритету -- рубль за 50 центовъ. -- Ну, вы понимаете, тогда я совсемъ какъ баранъ былъ. Словомъ -- обменяли, потомъ обложили, потомъ снова обложили такъ, что я пришелъ въ финотделъ и спрашиваю: такъ сколько же вы мне самому оставить собираетесь -- я уже не говорю въ долларахъ, а хотя бы въ рубляхъ... Или мне, можетъ быть, къ своимъ деньгамъ еще и приплачивать придется... Ну -- они меня выгнали вонъ. Короче говоря, у меня уже черезъ полгода ни копейки не осталось. Чистая работа. Хе, ничего себе шуточки -- 27.000 долларовъ. {128} Сейчасъ Марковичъ редактировалъ "Перековку". Перековка -- это лагерный терминъ, обозначающий перевоспитание, "перековку" всякаго рода правонарушителей въ честныхъ советскихъ гражданъ.
|