Все то, что съ такими трудами, съ такими жертвами и такой спешкой строилось три месяца тому назадъ, -- все идетъ въ трубу, въ печку. Ломаютъ на топливо бараки, склады, кухни. Занесенной снегомъ кучей металла лежитъ кемъ-то взорванный мощный дизель, привезенный сюда для стройки плотины. Валяются изогнутыя буровыя трубы. Все это -- импортное, валютное... У того барака, где некогда процветали подъ дождемъ мы трое, стоитъ плотная толпа заключенныхъ -- человекъ четыреста. Она окружена цепью стрелковъ ГПУ. Стрелки стоятъ въ некоторомъ отдалении, держа винтовки по уставу -- подъ мышкой. Кроме винтовокъ -- стоятъ на треножникахъ два легкихъ пулемета. Передъ толпой заключенныхъ -- столикъ, за столикомъ -- местное начальство. Кто-то изъ начальства равнодушно выкликаетъ: -- Ивановъ. Есть? Толпа молчитъ. -- Петровъ? Толпа молчитъ. Эта операция носить техническое название измора. Люди на лагпункте перепутались, люди растеряли или побросали свои "рабочия карточки" -- единственный документъ, удостоверяющий самоличность лагерника. И вотъ, когда въ колонне вызываютъ на БАМ какого-нибудь Иванова двадцать пятаго, то этотъ Ивановъ предпочитаетъ не откликаться. Всю колонну выгоняютъ изъ барака на морозъ, оцепляютъ стрелками и начинаютъ вызывать. Колонна отмалчивается. Меняется начальство, сменяются стрелки, а колонну все держатъ на морозе. Понемногу, одинъ за другимъ, молчальники начинаютъ сдаваться -- раньше всего рабочие и интеллигенция, потомъ крестьяне и, наконецъ, урки. Но урки часто не сдаются до конца: валится на снегъ, и, замерзшаго, его относятъ въ амбулаторию или въ яму, исполняющую назначение общей могилы. Въ общемъ {152} -- совершенно безнадежная система сопротивления... Вотъ въ толпе уже свалилось несколько человекъ. Ихъ подберутъ не сразу, чтобы не "симулировали"... Говорятъ, что одна изъ землекопныхъ бригадъ поставила рекордъ: выдержала двое сутокъ такого измора, и изъ нея откликнулось не больше половины... Но другая половина -- немного отъ нея осталось... ВСТРеЧА Въ лагерномъ тупичке стоитъ почти готовый къ отправке эшелонъ. Территории этого тупичка оплетена колючей проволокой и охраняется патрулями. Но у меня пропускъ, и я прохожу къ вагонамъ. Некоторые вагоны уже заняты, изъ другихъ будущие пассажиры выметаютъ снегъ, опилки, куски каменнаго угля, заколачиваютъ щели, настилаютъ нары -- словомъ, идетъ строительство социализма... Вдругъ где-то сзади меня раздается зычный голосъ: -- Иванъ Лукьяновичъ, алло! Товарищъ Солоневичъ, алло! Я оборачиваюсь. Спрыгнувъ съ изумительной ловкостью изъ вагона, ко мне бежитъ некто въ не очень рваномъ бушлате, весь заросший рыжей бородищей и призывно размахивающий шапкой. Останавливаюсь. Человекъ съ рыжей бородой подбегаетъ ко мне и съ энтузиазмомъ трясетъ мне руку. Пальцы у него железные. -- Здравствуйте, И. Л., знаете, очень радъ васъ видеть. Конечно, это я понимаю, свинство съ моей стороны высказывать радость, увидевъ стараго приятеля въ такомъ месте. Но человекъ слабъ. Почему я долженъ нарушать гармонию общаго равенства и лезть въ сверхчеловеки? Я всматриваюсь. Ничего не понять! Рыжая борода, веселые забубенные глаза, общий видъ человека, ни въ коемъ случае не унывающаго. -- Послушайте, -- говоритъ человекъ съ негодованиемъ, -- неужели не узнаете? Неужели вы возвысились до такихъ административныхъ высотъ, что для васъ простые лагерники, вроде Гендельмана, не существуютъ? Точно кто-то провелъ мокрой губкой по лицу рыжаго человека, и сразу смылъ бородищу, усищи, снялъ бушлатъ, и подо всемъ этимъ очутился Зиновий Яковлевичъ Гендельманъ6 такимъ, какимъ я его зналъ по Москве: весь сотканный изъ мускуловъ, бодрости и зубоскальства. Конечно, это тоже свинство, но встретить З. Я. мне было очень радостно. Такъ стоимъ мы и тискаемъ другъ другу руки. 6 Имя, конечно, вымышлено. -- Значитъ, сели, наконецъ, -- неунывающимъ тономъ умозаключаетъ Гендельманъ. -- Я ведь вамъ предсказывалъ. Правда, и вы мне предсказывали. Какие мы съ вами проницательные! И какъ это у насъ обоихъ не хватило проницательности, чтобы не сесть? Не правда-ли, удивительно? Но нужно иметь силы подняться {153} надъ нашими личными, мелкими, мещанскими переживаниями. Если наши вожди, лучшие изъ лучшихъ, железная гвардия ленинизма, величайшая надежда будущаго человечества, -- если эти вожди садятся въ ГПУ, какъ мухи на медъ, такъ что же мы должны сказать? А? Мы должны сказать: добро пожаловать, товарищи! -- Слушайте, -- перебиваю я, -- публика кругомъ. -- Это ничего. Свои ребята. Наша бригада -- все уральские мужички: ребята, какъ гвозди. Замечательныя ребята. Итакъ: по какимъ статьямъ существующаго и несуществующаго закона попали вы сюда? Я разсказываю.
|