Дьяволъ почему-то имелъ обликъ Якименки... -- Такъ, вотъ видите, -- продолжалъ Авдеевъ... -- Передо мною еще восемь летъ вотъ этихъ... лагпунктовъ Ну, скажите по совести, Борисъ Лукьяновичъ -- ну, вотъ вы, врачъ -- скажите по совести, какъ врачъ, -- есть-ли у меня хоть малейшие шансы, хоть малейшая доля вероятности, что я эти восемь летъ переживу?.. Авдеевъ остановился и посмотрелъ на брата въ упоръ, и въ его взгляде я снова уловилъ искорки какой-то странной победы... Вопросъ засталъ брата врасплохъ... -- Ну, Афанасий Степановичъ, вы успокоитесь, наладите какой-то более или менее нормальный образъ жизни, -- началъ братъ -- и въ его голосе не было глубокаго убеждения... -- Ага, ну такъ значитъ, я успокоюсь! Потерявъ все, что у меня было въ этомъ мире, все, что у меня было близкаго и дорогого, -- я, значитъ, успокоюсь!.. Вотъ -- попаду въ "штабъ", сяду {235} за столъ и успокоюсь... Такъ, что ли? Да -- и какъ это вы говорили? -- да, "нормальный образъ жизни"? -- Нетъ, нетъ, я понимаю, не перебивайте, пожалуйста. -- заторопился Авдеевъ, -- я понимаю, что пока я нахожусь подъ высокимъ покровительствомъ вашихъ кулаковъ, я, быть можетъ, буду иметь возможность работать меньше шестнадцати часовъ въ сутки. Но я ведь и восьми часовъ не могу работать вотъ этими... этими... Онъ протянулъ руку и пошевелилъ огрызками своихъ пальцевъ... -- Ведь я не смогу... И потомъ -- не могу же я расчитывать на все восемь летъ вашего покровительства... Высокаго покровительства вашихъ кулаковъ... -- Авдеевъ говорилъ уже съ какимъ-то истерическимъ сарказмомъ... -- Нетъ, пожалуйста, не перебивайте, Иванъ Лукьяновичъ. (Я не собирался перебивать и сиделъ, оглушенный истерической похоронной логикой этого человека). Я вамъ очень, очень благодаренъ, Иванъ Лукьяновичъ, -- за ваши благородныя чувства, во всякомъ случае... Вы помните, Иванъ Лукьяновичъ, какъ это я стоялъ передъ вами и разстегивалъ свои кольсоны... И какъ вы, по благородству своего характера, соизволили съ меня этихъ кольсонъ -- последнихъ кольсонъ -- не стянуть... Нетъ, нетъ, пожалуйста, не перебивайте, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, не перебивайте... Я понимаю, что, не стаскивая съ меня кольсонъ, -- вы рисковали своими... можетъ быть, больше, чемъ кольсонами... Можетъ быть, больше, чемъ кольсонами -- своими кулаками... Какъ это называется... бездействие власти... что ли... Власти снимать съ людей последния кольсоны... Авдеевъ задыхался и судорожно хваталъ воздухъ открытымъ ртомъ. -- Ну, бросьте, Афанасий Степановичъ, -- началъ было я. -- Нетъ, нетъ, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, я не брошу... Ведь вы же меня не бросили тамъ, на помойной яме девятнадцатаго квартала... Не бросили? Онъ какъ-то странно, пожалуй, съ какой-то мстительностью посмотрелъ на меня, опять схватилъ воздухъ открытымъ ртомъ и сказалъ -- глухо и тяжело: -- А ведь тамъ -- я было уже успокоился... Я тамъ -- уже совсемъ было отупелъ. Отупелъ, какъ полено. Онъ всталъ и, нагибаясь ко мне, дыша мне въ лицо своимъ трупнымъ запахомъ, сказалъ раздельно и твердо: -- Здесь можно жить только отупевши... Только отупевши... Только не видя того, какъ надъ лагпунктами пляшетъ дьяволъ... И какъ корчатся люди подъ его пляской... ...Я тамъ умиралъ... -- Вы сами понимаете -- я тамъ умиралъ... Въ говорите -- "правильный образъ жизни". Но разве дьяволъ насытится, скажемъ, ведромъ моей крови... Онъ ее потребуетъ всю... Дьяволъ социалистическаго строительства требуетъ всей вашей крови, всей, до последней капли. И онъ ее выпьетъ всю. Вы думаете -- ваши кулаки?.. Впрочемъ -- я знаю -- вы сбежите. Да, да, конечно, вы сбежите. Но куда вы отъ него {236} сбежите?.. "Камо бегу отъ лица твоего и отъ духа твоего камо уйду"... Меня охватывала какая-то гипнотизирующая жуть -- въ одно время и мистическая, и прозаическая. Вотъ пойдетъ этотъ математикъ съ дьяволомъ на каждомъ лагпункте пророчествовать о нашемъ бегстве, где-нибудь не въ этой комнате... -- Нетъ, вы не безпокойтесь, Иванъ Лукьяновичъ, -- сказалъ Авдеевъ, словно угадывая мои мысли... -- Я не такой ужъ сумасшедший... Я не совсемъ ужъ сумасшедший... Это -- ваше дело; удастся сбежать -- дай Богъ. -- Дай Богъ... Но, куда? -- продолжалъ онъ раздумчиво... -- Но куда? Ага, конечно -- заграницу, заграницу. Ну что-жъ, кулаки у васъ есть... Вы, можетъ быть, пройдете... Вы, можетъ быть, пройдете. Мне становилось совсемъ жутко отъ этихъ сумасшедшихъ пророчествъ. -- Вы, можетъ быть, пройдете -- и предоставите мне здесь проходить сызнова все ступени отупения и умирания. Вы вытащили меня только для того, объективно, только для того, чтобы я опять началъ умирать сызнова, чтобы я опять прошелъ всю эту агонию... Ведь вы понимаете, что у меня только два пути -- въ Свирь, въ прорубь, или -- снова на девятнадцатый кварталъ... раньше или позже -- на девятнадцатый кварталъ: онъ меня ждетъ, онъ меня не перестанетъ ждать -- и онъ правъ, другого пути у меня нетъ -- даже для пути въ прорубь нужны силы...
|