Онъ вольнонаемный. Его уже наполовину съела цынга, но: "понимаете сами -- какъ же я могу бросить -- никакъ не найду себе заместителя". Правда, бросить-то не такъ просто -- вольнонаемныя права здесь не на много шире каторжныхъ. При поступлении на службу отбирается паспортъ и взаменъ выдается бумажка, по которой никуда вы изъ лагеря не уедете. Но я знаю -- завклуба удерживаетъ не одна эта бумажка. И я сдаюсь. И вместо того, чтобы удрать изъ этой дыры на следующее же утро -- до встречи съ товарищемъ Видеманомъ, я даю завклубу обещание остаться здесь на неделю, проклинаю себя за слабодушие и чувствую, что завтра я съ Видеманомъ буду дискуссировать насчетъ колонии вообще... ___ Завклубъ подзываетъ къ себе двухъ ребятишекъ: -- А ну-ка, шпана, набейте товарищу инструктору тюфякъ и достаньте въ каптерке одеяло. Живо. -- Дяденька, а махорки дашь? -- Дастъ, дастъ. Ну, шпанята, живо. "Шпанята" исчезаютъ, сверкая по камнямъ босыми пятками. -- Это мой культактивъ. Хоть книгъ, по крайней мере, не воруютъ. -- А зачемъ имъ книги? -- Какъ зачемъ? Махорку крутить, карты фабриковать, подложные документы... Червонцы, сволочи, делаютъ, не то, что карты, -- не безъ некоторой гордости разъяснилъ завклубъ. -- Замечательно талантливые ребята попадаются. Я кое съ кемъ рисованиемъ занимаюсь, я вамъ ихъ рисунки покажу. Да вотъ только бумаги нетъ... -- А вы на камняхъ выдалбливайте, -- съиронизировалъ я, -- самая, такъ сказать, современная техника... Завклубъ не заметилъ моей иронии. -- Да, и на камняхъ, черти, выдалбливаютъ, только больше порнографию... Но, та-алантливая публика есть... -- А какъ вы думаете, изъ ребятъ, попавшихъ на безпризорную дорожку, какой процентъ выживаетъ? {410} -- Ну, этого не знаю. Процентовъ двадцать должно быть остается. Въ двадцати процентахъ я усумнился... "Шпана" принесла набитый соломой мешокъ и ждетъ обещаннаго гонорара. Я отсыпаю имъ махорку въ подставленную бумажку, и рука завклуба скорбно протягивается къ этой бумажке. -- Ну, а это что? -- Дяденька, ей-Богу, дяденька, это не мы... Мы это нашли. Завклубъ разворачиваетъ конфискованную бумажку -- это свежевырванный листъ изъ какой-то книги. -- Ну, такъ и есть, -- печально констатируетъ завклубъ, -- это изъ ленинскаго пятитомника... Ну, и какъ же вамъ, ребята не стыдно?.. Завклубъ читаетъ длинную нотацию. Ребята молниеносно осваиваются съ положениемъ: одинъ покорно выслушиваетъ нотацию, второй за его спиной крутить собачью ножку изъ другого листа... Завклубъ безнадежно машетъ рукой, и "активъ" исчезаетъ... ___ Я приспосабливаюсь на ночлегъ въ огромной, совершенно пустой комнате, у окна. Въ окно видны: разстилающееся внизу болотце, подернутое туманными испарениями, за болотцемъ -- свинцовая лента канала, дальше -- лесъ, лесъ и лесъ. Белая приполярная ночь унылымъ, матовымъ светомъ освещаетъ этотъ безрадостный пейзажъ. Я разстилаю свой тюфякъ, кладу подъ него все свои вещи -- такъ посоветовалъ завклубъ, иначе сопрутъ -- укладываюсь, вооружаюсь найденнымъ въ библиотеке томикомъ Бальзака и собираюсь предаться сладкому "фарниенте". Хорошо все-таки побыть одному... Но ночная тишина длится недолго. Откуда-то изъ бараковъ доносится душераздирающий крикъ, потомъ ругань, потомъ обрывается, словно кому-то заткнули глотку тряпкой. Потомъ где-то за каналомъ раздаются пять шесть ружейныхъ выстреловъ -- это, вероятно, каналохрана стреляетъ по какому-нибудь заблудшему беглецу. Опять тихо. И снова тишину прорезаютъ выстрелы, на этотъ разъ совсемъ близко. Потомъ чей-то нечеловеческий, предсмертный вопль, потомъ опять выстрелъ... Бальзакъ въ голову не лезетъ... БЕЗПРИЗОРНЫЕ БУДНИ Солнечное утро какъ-то скрашиваетъ всю безотрадность этой затерянной въ болотахъ каменной гряды, угрюмость серыхъ бараковъ, бледность и истасканность голодныхъ ребячьихъ лицъ... Въ качестве чичероне ко мне приставленъ малый летъ тридцати пяти, со странной фамилией Ченикалъ, сухой, подвижной, жилистый, съ какими-то волчьими ухватками -- одинъ изъ старшихъ воспитателей колонии. Былъ когда-то какимъ-то краснымъ партизанскимъ командиромъ, потомъ служилъ въ войскахъ ГПУ, потомъ -- {411} где-то въ милиции и попалъ сюда на пять летъ "за превышение властей", какъ онъ выражался. Въ чемъ именно "превысилъ" онъ эти власти, я такъ и не узналъ -- вероятно, какое-нибудь безсудное убийство. Сейчасъ онъ -- начальникъ самоохраны. "Самоохрана" -- это человекъ триста ребятъ, специально подобранныхъ и натасканныхъ для роли местной полиции или, точнее, местнаго ГПУ. Они живутъ въ лучшемъ бараке, получаютъ лучшее питание, на рукавахъ и на груди у нихъ понашиты красныя звезды. Они занимаются сыскомъ, облавами, обысками, арестами, несутъ при Вохре вспомогательную службу по охране лагеря. Остальная ребячья масса ненавидитъ ихъ лютой ненавистью.
|