Но ни онъ, ни я о побеге не говорили ни слова. Валялись въ траве у речки, грелись на солнышке, читали Вудворта. Юра былъ настроенъ весьма по майнридовски и всякими окольными путями старался дать мне понять, какъ будетъ великолепно, когда мы, наконецъ, очутимся въ лесу... Въ эти последние лагерные месяцы Юра катался, какъ сыръ въ масле, завелъ дружную компанию вичкинскихъ ребятъ, резался съ ними въ шахматы и волейболъ, тренировался въ плаваньи, собирался ставить новый русский рекордъ на сто метровъ, елъ за троихъ и на голыхъ доскахъ нашихъ наръ засыпалъ, какъ убитый... И отъ юности своей, и отъ солнца, и отъ прочаго, что въ человеческой жизни уже неповторимо, какъ-то сказалъ мне: -- А знаешь, Ва, въ сущности, не такъ плохо жить и въ лагере... Мы лежали на травке за речкой Кумсой -- после купанья, после маленькой потасовки, подъ яркимъ июльскимъ небомъ... Я оторвался отъ книги и посмотрелъ на Юру. Къ моему удивлению, онъ даже не сконфузился -- слишкомъ у него "силушка по жилочкамъ переливалась". Я спросилъ: а кто еще живетъ въ лагере такъ, какъ мы съ тобой живемъ? Юра согласился: никто. Даже и Успенский такъ не живетъ... Успенский работаетъ, какъ волъ, а мы ничего не делаемъ. -- Ну, Ватикъ, я не говорю, чтобы не бежать, бежать, конечно, нужно. Но -- не такъ плохо и здесь... -- А ты вспомни подпорожский УРЧ и профессора Авдеева. Юра смякъ. Но его вопросъ доставилъ мне несколько очень мучительныхъ часовъ великаго соблазна. И въ самомъ деле -- на кой чортъ бежать? Въ лагере я буду жить -- въ соответствии съ моими личными вкусами къ жизни, а вкусы эти довольно просты... Проведу спартакиаду, получу въ свое заведывание команду охотниковъ (была и такая охотничья команда изъ привиллегированныхъ заключенныхъ, поставлявшая рябчиковъ и медведей къ чекистскому столу), Юру устрою въ Москву -- вместо того, чтобы подставлять его кудрявую головешку подъ чекистский наганъ... Побегъ Бориса можно остановить... Успенский, конечно, сможетъ перетащить его сюда. Будемъ таскаться на охоту вместе съ Борисомъ... Стоитъ ли подставлять все наши головы? Словомъ -- это были часы великаго упадка и малодушия. Они скоро прошли... Подготовка шла своимъ чередомъ. {456} Подготовка же эта заключалась въ следующемъ: Все, что нужно было на дорогу, мы уже припасли: продовольствие, одежду, обувь, компасы, медикаменты и прочее. Все это было получено путемъ блата, кроме компасовъ, которые Юра просто сперъ въ техникуме. На оружие мы махнули рукой. Я утешалъ себя темъ, что встреча съ кемъ-нибудь въ карельской тайге -- вещь чрезвычайно мало правдоподобная, -- впоследствии мы на такую " чрезвычайно мало правдоподобную вещь" все-таки напоролись... Выйти изъ лагеря было совершенно просто. Несколько труднее было выйти одновременно вдвоемъ -- и въ особенности на югъ. Еще труднее было выйти вдвоемъ и съ вещами, которыя у насъ еще оставались въ бараке. И, наконецъ, для страховки на всякий случай, нужно было сделать такъ, чтобы меня и Юры не такъ скоро хватились бы... Все это вместе взятое было довольно сложно технически. Но въ результате некоторыхъ мероприятий я раздобылъ себе командировку на северъ, до Мурманска, срокомъ на две недели, Юре -- командировку въ Повенецъ и Пиндуши, срокомъ на пять дней ("для организации обучения плаванью"), себе -- командировку на пятый лагпунктъ, то-есть на югъ, срокомъ на три дня и, наконецъ, -- Юре пропускъ на рыбную ловлю, тоже на югъ... Нашъ тайникъ былъ расположенъ къ югу отъ Медвежьей Горы... Я былъ уверенъ, что передъ этимъ днемъ -- днемъ побега -- у меня снова, какъ это было передъ прежними побегами въ Москве, нервы дойдутъ до какого-то нестерпимаго зуда, снова будетъ безсонница, снова будетъ ни на секунду не ослабевающее ощущение, что я что-то проворонилъ, чего-то недосмотрелъ, что-то переоценилъ, что за малейшую ошибку придется, можетъ быть, платить жизнью -- и не только моей, но и Юриной... Но ничего не было: ни нервовъ, ни безсонницы... Только когда я добывалъ путаныя командировки, мне померещилась ехидная усмешечка въ лице заведующаго административнымъ отделомъ. Но эти командировки были нужны: если о нашихъ планахъ, действительно, не подозреваетъ никто, то командировки обезпечатъ намъ минимумъ пять дней свободныхъ отъ поисковъ и преследования, и тотъ же срокъ Борису -- на тотъ случай, если у него что-нибудь заестъ... Въ течение пяти-семи дней насъ никто разыскивать не будетъ. А черезъ пять дней мы будемъ уже далеко... У меня были все основания предполагать, что когда Успенский узнаетъ о нашемъ побеге , узнаетъ о томъ, что вся уже почти готовая халтура со спартакиадой, съ широковещательными статьями въ Москву, въ ТАСС, въ "братския компартии", съ вызовомъ въ Медгору московскихъ кино-операторовъ, пошла ко всемъ чертямъ, что онъ, "соловецкий Наполеонъ", попалъ въ весьма идиотское положение, онъ полезетъ на стенку, и насъ будутъ искать далеко не такъ, какъ ищутъ обычныхъ бегуновъ...
|