Кто утонетъ раньше, кто позже -- этотъ вопросъ никакого принципиальнаго значения не имеетъ. -- Ого, -- поднялъ брови Чекалинъ, -- вы, кажется, целую политическую программу развиваете. Я понялъ, что я несколько зарвался, если не въ словахъ, то въ тоне, но отступать было бы глупо. -- Этотъ разговоръ подняли вы, а не я. А здесь -- не лагерный баракъ съ сексотами и горючимъ материаломъ "массъ". Съ чего бы я сталъ передъ вами разыгрывать угнетенную невинность? Съ моими-то восемью годами приговора? Чекалинъ какъ будто несколько сконфузился за чекисткую нотку, которая прозвучала въ его вопросе. -- Кстати, а почему вамъ дали такой странный срокъ -- восемь летъ, не пять и не десять... -- Очевидно, предполагается, что для моей перековки въ честнаго советскаго энтузиаста требуется ровно восемь летъ... Если я эти восемь летъ проживу... -- Конечно, проживете. Думаю, что вы себе здесь и карьеру сделаете. -- Меня московская карьера не интересовала, а ужъ на лагерную -- вы меня, товарищъ Чекалинъ, извините -- на лагерную -- мне ужъ совсемъ наплевать. Проканителюсь какъ-нибудь. Въ общемъ и целомъ дело все равно пропащее. Жизнь все равно испорчена вдрызгъ... Не лагеремъ, конечно. И ваша -- тоже. Вы ведь, товарищъ Чекалинъ, -- одинъ изъ последнихъ могиканъ идейнаго большевизма... Тутъ и дискуссировать нечего. Довольно на вашу физиономию посмотреть... -- А позвольте васъ спросить, что же вы вычитали на моей физиономии? -- Многое. Напримеръ, вашу небритую щетину. Якименко {171} каждый день вызываетъ къ себе казеннаго парикмахера, бреется, опрыскивается одеколономъ. А вы уже не брились недели две, и вамъ не до одеколона. -- "Быть можно дельнымъ человекомъ и думать о красе ногтей", -- продекламировалъ Чекалинъ. -- Я не говорю, что Якименко не дельный. А только бываютъ моменты, когда порядочному человеку -- хотя бы и дельному -- не до ногтей и не до бритья... Вотъ вы живете чортъ знаетъ въ какомъ сарае... У васъ даже не топлено... Якименко такъ жить не будетъ. И Стародубцевъ -- тоже. .. При первой же возможности, конечно... У васъ есть возможность и вызвать заключеннаго парикмахера, и приказать натопить печку. Чекалинъ ничего не ответилъ. Я чувствовалъ, что моя безмерная усталость начинаетъ переходить въ какое-то раздражение. Лучше уйти. Я поднялся. -- Уходите? -- Да, нужно все-таки хоть немного вздремнуть... Завтра опять эти списки. Чекалинъ тяжело поднялся со своей табуретки. -- Списковъ завтра не будетъ, -- сказалъ онъ твердо. -- Я завтра устрою массовую проверку здоровья этого эшелона и не приму его... И вообще на этомъ приемку прекращу... -- Онъ протянулъ мне руку. Я пожалъ ее. Чекалинъ задержалъ рукопожатие. -- Во всякомъ случае, -- сказалъ онъ какимъ-то начальственнымъ, но все же чуть-чуть взволнованнымъ тономъ, -- во всякомъ случае, товарищъ Солоневичъ, за эти списки я долженъ васъ поблагодарить... отъ имени той самой коммунистической партии... къ которой вы такъ относитесь... Вы должны понять, что если партия не очень жалеетъ людей, то она не жалеетъ и себя... -- Вы бы лучше говорили отъ своего имени, тогда мне было бы легче вамъ поверить. Отъ имени партии говорятъ разные люди. Какъ отъ имени Христа говорили и апостолы, и инквизиторы. -- Н-да... -- протянулъ Чекалинъ раздумчиво... Мы стояли въ дурацкой позе у косяка дверей, не разжимая протянутыхъ для рукопожатия рукъ. Чекалинъ былъ, казалось, въ какой-то нерешимости. Я еще разъ потрясъ ему руку и повернулся. -- Знаете что, товарищъ Солоневичъ, -- сказалъ Чекалинъ. -- Вотъ -- тоже. .. Спать времени нетъ... А когда урвешь часокъ, такъ все равно не спится. Торчишь вотъ тутъ... Я огляделъ большую, холодную, пустую, похожую на сарай комнату. Посмотрелъ на Чекалина. Въ его глазахъ было одиночество. -- Ваша семья -- на Дальнемъ Востоке? Чекалинъ пожалъ плечами. -- Какая тутъ можетъ быть семья? При нашей-то работе? Значитъ -- уходите? Знаете, что? На завтра этихъ списковъ у васъ больше не будетъ. Эшелоновъ я больше не приму. Точка. Къ чертовой матери. Такъ, вотъ -- давайте-ка посидимъ поболтаемъ, у меня есть коньякъ. И закуска. А? {172} ОБЩЕРОССиЙСКАЯ ПЛАТФОРМА Коньякъ меня въ данный моментъ не интересовалъ. Закуска -- интересовала. Правда, голодъ сталъ какимъ-то хроническимъ фономъ жизни и особо болезненныхъ ощущений не вызывалъ. Но есть всегда хотелось... На секунду мелькнуло смутное подозрение о мотивахъ этого необычнаго приглашения, я посмотрелъ въ глаза Чекалину и увиделъ, что мой отказъ будетъ чемъ-то глубоко оскорбительнымъ, какимъ-то страннымъ оскорблениемъ его одиночеству. Я вздохнулъ: -- Коньякъ бы не плохо... Лицо Чекалина какъ-то повеселело. -- Ну вотъ -- и замечательно...
|